Мужчина смутился. В те времена, и правда, никакие девочки никогда не ходили в штанах. Весь трамвай стал подходить и удивляться на мои штаны, на мой возраст и на вышивку. Кондуктор громко сказала:
– Граждане пассажиры! Разойдитесь по местам, не мешайте!
Лучше бы она сказала водителю более плавно тормозить и трогаться. А то игла не попадает. Все разошлись. И стали беспрерывно гудеть про мое поведение. В трамвае было принято всем разговаривать со всеми обо всем. Если б не было меня, то о базаре и футболе. Трамвай есть трамвай. А первый мужчина таки сказал водителю насчет тормозов и иголки.
В поликлинике врач долго смотрела карточку. А потом улыбнулась мне на «вы»:
– Михалыч, отложите на момент ваши пяльца. И откройте, пожалуйста, ваши гланды.
Врач была красивая и смуглая. А до пляжного сезона было далеко…
Я открыл. Все взрослые были мне неинтересны. Даже бабушка и папа только по надобности. Все. Кроме молодых и красивых женщин. Как мама. Или как наша учительница. Или как эта доктор.
Тарталетка
Бабушка, папа и папина симпатия тётя Лена заметили, что у меня появился новый кляссер для марок. И догадались, кто его подарил, – мама, которая теперь с нами не жила. И соседи догадались, и тётя Варя-медсестра, и дядя Жора-самогонщик. Но ничего мне не сказали. Только посовещались на кухне в субботу, пока капал самогон. И подарили спиннинг с катушкой.
– Такой хотел? Мы же видели, как ты на Борькин смотришь…
Дядя Жора улыбался и смотрел то на меня, то на свой стакан на просвет. Спиннинг был почти как сокровище. Мало кто из рыбаков имел. Все перемётами та-ранку и судаков ловили. А на удочку с причала только бычок шёл. А что бычок? На рынке два рубля ведро. Ну, три, если крупные.
– Спасибо! Завтра же наловлю, вот увидите!
И поставил будильник на 3 утра, а лег спать в 7 вечера.
И пошел по трамвайным путям в порт. По дороге накопал червей на Белой Даче саперной лопатой. Пришел и расположился. Там был длинный бетонный мол. И много людей в полумраке и в абсолютной тишине. Если не считать негромкого плеска волн и тихих вздохов огромных кораблей у причалов. У меня не было никакой сноровки со спиннингом. Поэтому первый раз я забросил совсем криво и запутал лески соседям. Они повозмущались шёпотом, но незло. Помогли распутать и забросить, как надо. Дальше пошло гладко, пока не вытащил довольно крупного сазана. Соседские снасти опять спутались. Но никто не ругался. Они понимали, что такой улов редкость. И я понимал. Поэтому ощутил, как бьётся сердце. И потом ещё трёх выловил.
– Ну, ты даёшь, Михалыч. Кормилец, чтоб я так жил!
Все восхищались моим уловом. А я сказал с важностью:
– Ну, всё. Я спать пошел. Бабуля, разбудишь через час. У меня встреча.
Папа был на работе. На заводе «Азовсталь» в первую смену.
Встреча с мамой была в театральном сквере.
– От тебя так интересно рыбой пахнет, Михалыч (вообще-то я набрызгался папиным Шипром…)
– У меня теперь спиннинг, мам.
– Спиннинг? О-о-о… – мама задумалась. И придумала.
– Пойдём в ресторан. Будешь сопровождать меня, как даму, и осваивать этикет первого взрослого свидания.
Зал был огромный. С лепниной, тяжёлыми портьерами и ковровыми дорожками. Мы притормозили, и мама шепнула:
– Вон, у окна свободный стол. Держись от меня слева на полшага впереди. Подойдем. Отодвинешь стул для меня. Подождёшь, пока я сяду. Сам сядешь напротив.
Принесли меню. Я подал его маме, а сам стал разворачивать крахмальную салфетку.
– Салфетку не трогай, пока не принесут еду.
Я заказал рыбный паштет, суп и судака в польском соусе. Согласовали, и я заказал.
– Пока ждем, нужно разговаривать, Михалыч.
– А о чем?
– Если свидание первое, то о погоде, общих знакомых или об этой вот посуде. И спину держи прямо. Жестикулируй сдержанно. Смотри в глаза.
Глаза её были весёлые, и обучение шло легко.
– А как о посуде говорят?
– Можно потрогать ногтем вот так, – она пощелкала подставочную тарелку и пустой бокал, – и сказать: «О, саксонский фарфор! О, чешское стекло!» Или «О, это не саксонский фарфор. Но тоже приличный!» Потом начинай мне пересказывать книжку про фарфор и стекло. Помнишь, тебе дарили такую? А я буду складывать ладошки: «Как интересно, Михалыч. Вы такой знаток, просто прелесть! Не то, что ваш друг Борис».
Мама шевелила ресницами и тихонько смеялась. Я даже не сразу понял, что «ваш друг Борис» – это мой друг Борька.
Принесли паштет, разложенный по маленьким золотистым тарталеткам. Я вспомнил про салфетку и начал прилаживать её себе на грудь.
– Ни в коем случае, только на колени. А из тарталетки ешь только содержимое, саму её не ешь. Не положено.
– Но она вкусная! – я успел откусить. – И довольно красивая по форме!
– Вот этим и воспитывается сдержанность, Михалыч. Кстати, как поживает твоя симпатия Танечка?..
Было и про «не наклонять тарелку с остатками супа», и про «не расставлять широко локти». И про всякое такое. Но больше всего мне запомнилось про сдержанность и тарталетку, которую нельзя.
Колыбельная
Бабушка сидела в кресле и вязала. Я сидел напротив с аккордеоном. На табуретке. Играл застольную песню из оперы «Травиата». Она слушала и вязала.
– Бабуля, может, ну её, эту застольную! Я уже выучил. Давай сыграю тебе «Шар голубой» и пойду. Борька ждёт. Уже свистит со двора.
– Нет уж, Михалыч. Играй «Травиату». У тебя по отдельности, левая рука – хорошо, правая – хорошо. А обе вместе – плохо! Вот Миша придёт с работы, сыграешь ему и пойдешь к своему свистуну Борьке.
Я поиграл ещё. Потом сказал:
– Сидят слоны и вяжут…
– Это я-то слон, что ли? – бабушка обиделась. Она была небольшая и худая.
– Нет, бабуля. Это твоя подруга Домна Михайловна слон, а ты изящная…
– Не смей такое говорить, Михалыч. Мал ещё, не понимаешь. Домна – роскошная представительная женщина!
– Роскошная так роскошная. Согласен. А про слонов я анекдот в лагере слышал. Абстрактный.
– Абстрактный, упаси бог, не политический?
– Нет. Это про животных. Рассказать?..
– Тебе лишь бы не играть…
– Так вот… Сидят слоны и вяжут. А над ними пролетают три с половиной зелёных крокодила. Половинка тормознула и спрашивает: «Слоны, вы чего это вяжете?» А слоны отвечают: «Скоро зима!»
Бабушка перестала вязать.
– И что? Всё? И что смешного?
– Так он абстрактный. Половинка летает, слоны сидят…
– А что абстрактного? Зима реально скоро. И зим у человека в жизни не так много. От силы сто. Или около того. Слоны и крокодилы живут примерно столько же. Если повезёт. Впрочем, и человек, если повезёт… Вон, дедушка твой и до половины крокодила не дотянул. Крым сдал, пить стал и помер. Мише и шести не было.
Я знал, что красные перешли Сиваш и взяли Крым. И не хотел опять выслушивать.
– Бабуля, ты вяжи.
А сам стал играть колыбельную, смотреть на неё и шептать в такт:
– Спи, спи, спи, спи…
Бабушка пару раз клюнула носом. И таки уснула. Я тихонько водрузил «вельтмайстер» на табуретку и на цыпочках прокрался в коридор. Только натянул свои драные китайские кеды, как заклацал замок. И появился папа.
– Михалыч, погоди. Сейчас перекусим и вместе пойдём. Раечка ждёт. Тётя Рая. Ну, ты к Борьке, а я к ней в молочный. Кстати, как она тебе?
По вопросу я сразу догадался, что папа навеселе. Бабушка еще раньше догадалась.
– Миша, тебя покачивает. Дама будет недовольна. Марш в ванную!
Она как будто из воздуха в коридоре возникла. Папа попросил нас отойти. И сделал «ласточку».
– Кого покачивает!?
И чуть не свалился. И послушно пошёл за бабушкой в ванную.
Папа сидел в кресле и слушал контрольный прогон застольной песни из «Травиаты». Я с тоской двигал мехами и безнадёжно сбивался. Папа морщился и поглядывал на часы. Бабушка прошептала прямо мне в ухо:
