Жалко было денег, ещё более – свою задницу. Почти три тысячи просто так. А это, без малого, месячный её заработок в Клубе, да и ещё с таким усердием, что ходила бы, как медведь, с косыми ногами и красной попой. Можно же было соврать, сыграть, как в Клубе умела, показать свою милую улыбку, податливость, последнюю ночь переспать, а на утро обо всем забыть? Отгородиться и никакой дружбы. Да и сама-то была бы не против о нём побольше узнать: может, и не псих, а такой себе, своенравный.

Но нет же, захотелось ей чистых и откровенных отношений.

Думая об этом, себя поймала на мысли, что подсознательно уже давно подпустила к себе, а вся напыщенность – как внешний эмоциональный барьер, который можно ногой переступить, когда добьётся нужного к себе отношения. Только подумав о том, что требовала от него столь чистых отношений, поняла, что ей он не безразличен. А это значит, что скрытно, но влюблена, – как рыбка, попалась на крючок и чувства внутри бурлили, когда сердилась ещё больше и требовала отношений, на своих условиях.

…Осталась последняя минута ожидания. Она подвинулась ближе к зеркалу, заглянула ещё раз в свои глаза, спросив себя мысленно: «Ну что, сучка, готова потерпеть»? Потрепала за хвостик шапочки эльфа, поставила «нервными» руками планшет под зеркало, и откинулась на спинку, посмотрев на стену. А там – циферблат неумолимо стремился обнулить свой счёт. Она закрыла глаза, прикусила ребро руки, настолько сильно, что та чуть побледнела, и подумала:

«Пусть мне попадётся самый жестокий… Пусть «отымеет» так, чтобы на всю жизнь запомнила и больше не захотела»!

Она вздрогнула: гаджет завизжал, а на обновлённом интерфейсе высветилась информация и циферблат обратного отсчёта завёлся, с новыми цифрами. Осталось восемь часов.

Снова подвинулась и прочитала про себя имя того, кто заказал её на всю ночь.

«Окей, Мистер «Никто». Только прошу, не убей меня за ночь», – попросив, поднялась и взяла цепочку в рот, как собачка. Тихо направилась к двери.

Она закрыла двери на замок и повернулась, но тут же застыла каменной глыбой, раскрыла рот, и металлическая змейка выскользнула, повисла на ошейнике.

Слетел с лица испуг. Проступила слабая улыбка.

– Ты…

– Я, – отозвался тихим голосом, и приветливо улыбнулся.

На секунду ей стало стыдно за свой внешний вид и «тату», нанесённые дочерью. Подобрала болтающуюся цепку, вздохнула ещё раз, подумав, внезапно: «Теперь это моя ночь, и никто не отменит заказ, хоть проспи всю ночь». Но оглянулась и вспомнила, что она не дома, не у него в гостях, а из каждого угла наблюдает камера, – всё пишется, и нужно ей сыграть очередную роль. Но теперь не в качестве раба, или жестокой госпожи, а игривой девчонки, которая покажет как правильно нужно любить, хоть и за деньги.

Она осмелела, – радость на лице проступила, улыбнулась шире и проявилась ямочка на левой щеке. «Учитесь, сучки, как нужно любить», сказала про себя и направилась к нему. Пошла тихо, на руки намотала цепочку, будто собралась его задушить, и осторожно толкнула так, чтобы присел на широкий табурет из обожжённого дерева. Но тут же направила его и, попутно взглянув в глаза, крутанулась сзади; закинула цепку на шею и тихо на ушко прошептала:

– Подыграй мне, прошу!

Джек, вроде бы все понял, но вид был слегка глуповат.

– Скажи, зачем ко мне пришёл? – громко спросила, но тут же натянула цепочку.

– Не хотел, чтобы…, чтобы причинили боль…

– Они все слышат, – прошептала, сделав вид будто облизнула ухо.

Теперь он стал не много приходить в себя. Оглядываясь, удивление сошло с лица и понял, что он теперь в её руках, – попал, как в клетку со зверем и всё зависит от того, в каком она будет настроении. Но, то ли ему было всё равно, что с ним сделает, то ли понял в чём причина странного поведения, рассеяно сказал:

– Хочу…, хочу побыть в твоих руках.

Рэя обошла его кругом, и, посмотрев искоса, брезгливо, намотала на шею один круг, потом второй, потом ещё один и присела на колени. Он напрягся, пытаясь припомнить, когда такое было ранее, её ли этот ненавистный взгляд? И замер, когда вцепилась руками в его шею. Он думал, что решила поцеловать, но потянулась снова к уху. Легонько прикусив, прошептала:

– Изобрази податливый вид.

– Что происходит? – вырвалось, внезапно, из уст.

Но тут же закрыла рот ладонью, блеснув глазами, в которых читался азарт и страсть. Смотрела в глаза долго, не моргая, а другой рукой принялась сдавливать его шею, – давить на горло, да так, чтобы и голоса не смог подать. Но он не знал уже, куда смотреть: в её холодные глаза, на прикушенную губу, или в тот угол, где красненький глазок камеры подмигивал ему.

Вдруг снова наклонилась ещё смелее, поняв, что так и не понял, в чём дело:

– Это прелюдия для камер, – на выдохе прошептала. – Видео потом режут и на студию отправляют. Я скажу, когда можно расслабиться… – быстро сказав, взглядом сказанное подтвердила и, когда почувствовала ладонью, что тот ухмыльнулся, сняла и быстро покинула его колени.

Но зря он расслабился. Не успел смахнуть со лба пот, мотнуть головой по сторонам, где свисали камеры, как змейки, она что-то быстро вставила ему в рот… что-то мягкое, безвкусное, и заклеила черным скотчем несколько раз, обмотав вокруг головы. Он лишь удивлённо приподнял брови, но тут же получил громкий ответ:

– Тебе же лучше будет! Потерпи.

И тут же потребовала руки сложить за спиной. Он, вроде и не брыкался, а начал потихоньку вспоминать, что пришёл к ней с мыслью помочь, освободить от пыток и мучительной боли, с видом благородного рыцаря. Возможно, как-то извиниться и рассказать всю правду о себе, объяснить причину дурацкого поведения, и попросить исполнить его желание – провести с ней последнюю, на её же условиях, ночь и уйти своей дорогой.

На полу, неподалёку валялась его кепка, в одном из углов стояла железная клетка, где висели крючки и карабины, различного размера наручники, а посредине – деревянный табурет. Стены тёмные, неприметные и мрачные, а подсветка пряталась где-то под полом, или потолком, но может, это стены излучали тусклое свечение? Не было ни окон, ни лишних дверей, из мебели – один табурет, пол – деревянный, рассечённый грубыми шрамами, усеян выемками, – следами от тонких каблуков и трещин, будто на нём рубили мясо, втыкали ножи и топоры, распинали жертв… А ещё, что он заметил, только что: застывшие пятна крови и багровые следы мужских ботинок.

Хотел бы он верить, что это всего лишь придуманный игровой мир…

– Потерпи, – сталось совсем немного, – снова услышал её свистящий шёпот возле левого уха. Сладкий и очаровательный.

А, тем временем, пока он дрейфовал в своих воспоминаниях, пытаясь понять: «почему здесь раньше не был…, её ли это комната?», она продолжала играть свою роль притом, что ни разу не сделала больно, пока трепала за патлы, пытаясь фальшиво задушить цепочкой… И играла на публику, вертелась так, чтобы камерам было всё видно.

А могло бы быть наоборот. Заходила с таким лицом, как перед казнью. И ясно одно: перед камерами, получая настоящую боль, а не наигранную, как он, ещё надо играть роль того, кому всё это нравится даже, если камеры выключены – ночь впереди, часы оплачены, а перед тобою – жестокое существо. И, наверно, самое важное: уходя из этой комнаты, она приползала домой, хранила злость и ненависть на это место, и растворяла внутри, чтобы не выплеснуть на ребёнка, а носить маску обычного человека. Тот, кто получает удовлетворение от этого всего – тот домой приходит «пустым».

– Ты свободен, – внезапно, вернула к прежней обстановке, снимая с шеи цепь.

Но Джек всё ещё искал глазки камер, которые теперь не так-то просто найти, из-за того, что погасли, и вертел головой, следуя за каждым её движением. В одну секунду руки оказались свободны, за ними – и рот получил возможность свободно дышать и говорить.