Без толку смотреть в его глаза, пытаясь найти в них ответ, что заставило прийти к ней в дом, если выбрал её среди десятка отменных девочек – его взгляд, всё такой же глубокий, немного потерянный, но не бессмысленный, будто знал её всю жизнь. Или кого-то напомнила. Он, затаившись, не сводил с неё глаз, притих и лишь прислушивался телом, как холодной рукой копошилась у него в трусах, пересчитывая пальцами «шарики». Чувствовал, как по телу расползается дрожь и там всё стало набухать, как это обычно и бывает. А она лишь смотрела ему в глаза и нюхала дыхание, пропитанное парами алкоголя.

Ей хотелось сделать всё по-быстрому, лишь бы больше не увидеть, впредь. Знала, как за пару минут довести до оргазма, собрать всю сперму во рту, выплюнуть в салфетку, чтобы и следа не осталось на дорожке. И не забыть укусить за головку члена, чтобы помучился пару недель, как и она, когда пропал на месяц. И не совал его больше никому и никогда. Пусть знает, что от неё никакой наигранной ласки больше не получит. Никогда, и даже простой «отсос» будет казаться каторгой.

Только осмелилась присесть на корточки, чтобы прикоснуться язычком к подготовленному органу, – он, выдернув руку из трусов, её остановил. Дал быстро понять, что не за этим приходил. Застёгивая ширинку, ещё и добавил, что в людях вообще не разбирается, а в каждом видит лишь ходячий член.

Но Рэя, стряхнув тонкий капюшон кофты головой, тут же его остудила:

– У меня там ребёнок спит… – сказала свистящим шёпотом. Её глаза сверкали в полуночной темноте. – Не дай бог проснётся, и не найдёт рядом меня… Что я ей скажу? Я даже не знаю твоего имени, а ты ко мне лезешь в друзья…

– Джек… Разве, я не говорил?

– И знать не хочу, – отреагировала, не задумываясь. – Ты мне всё испортил…

Но Джек, немного оскорблённый, малость удивлённый, вздыхая тяжко оглядывался по сторонам. Вероятно, стал осознавать свою вину. Посматривая невинно, слушал внимательно её слегка простывший голос, с нотками хриплой правды и обиды; беглый рассказ, сколькими предметами трахали в попу… Что приходилась на себя надевать, в роли кого выступать и терпеть боль и издевательства. И всё из-за него. Из-за того, что осквернил её репутацию, сбил прежний ритм на который была настроена, и могла работать, как часы, не рискуя здоровьем. И, главное – своими всенощными разговорами и ненавязчивым сексом сбил чувство меры, и сложно после лёгких любовных прелюдий опускаться в омут грязного «траха», с элементами мазохизма и ролевых игр, как было до его появления.

Но, выплеснув злость, помолчав с полминуты, добавила тихо, посмотрев простительно-доверчивым взглядом:

– Ладно, у тебя есть час… Чёртов придурок, всё равно меня вытащил из дома.

– Возьми! Тут в два раза больше, чем ты в Клубе получаешь за ночь… – в его руках блеснула знакомая пачка, застрявшая в пальцах. Появился раздражитель. Опять. Её он понять даже и не пытался! Появилась та вещь, которая спровоцировала волну возмущения, и калейдоскоп мыслей разного оттенка. Не хотел он понять, что та пачка – красная тряпка, ломающая хрупкие принципы её идеала.

– На улице деньги не суй, – сказав, отправила ту пачку на прежнее место – в передний карман.

А ему это только и надо! Он будто знал, что та желчь и грязь, отпугивающая вульгарность – это лишь защитная оболочка в мире, где продаёшь любовь как продукт, берёшь скромную плату за то, что кто-то почувствует губами на вкус тело настоящей страсти. По-другому в реальной жизни нельзя. Это удел настоящих шалав, для кого реальный быт и рабочее место – одно и то же.

– Я знаю одно место! – успел лишь выкрикнуть вполголоса, схватив её за руку. – Там чуть грязно, ремонт и холодно, но… – сойдёт! – потащил вперёд, в сторону выхода из арки. – Есть два широких кресла напротив окна, и комната с видом на Район… Там есть всё! И матрас… если ты захочешь, – он закончил почти про себя. Но продолжил идти, пытаясь согреть её холодную руку.

Она же, со знакомым тоном деловитости и безразличия добавила:

– У тебя есть час. Делай со мной что хочешь.

Час длился целую вечность, а разговор у них не задался. Нет, она не спала, пить что-либо отказалась, дико замёрзла, но взгляд не отрывала от ночного Района, тысячи глазков отдалённых истуканов-небоскрёбов, что моргали ей, пытаясь развеселить. Пока шла, успела прозреть и осознать свою ошибку: она нарушила свой собственный устав – нельзя незнакомцам доверять, особенно тем, кто ведёт тебя «любить» или просто поболтать… Посреди ночи, бросив ребёнка, который дороже всего, идёшь рядом с тем, кого совершенно не знаешь. И, тем не менее, – ты на улице, на холоде, а он ведёт тебя за угол в сторону незавершённой стройки, где обычно и находят трупы изнасилованных девчат.

Ей снова стало страшно, и вспомнила недавние мысли про маньяка-тихушника, которым вполне себе мог быть. И поняла, что девушки, кто промышляет на улице, должны следовать правилу не связываться с незнакомцами, не договариваться напрямую, а иметь свою «крышу», но если и соглашаться на подобные встречи, на часок-другой, то только на своей территории. И лучше всего – где-нибудь напротив полицейского участка. Так, она пересмотрела своё отношение к тем, кто раздаёт любовь на улице – за деньги, или бесплатно, но важно, что должны иметь собственный алгоритм, основанный на реалиях улицы, и теперь бы постыдилась заявить в лицо, что это – бездарная работа. Это, прежде всего, опасно.

Поняв, что отступать нельзя, убегать посреди пустынного, сырого и тёмного «квадрата» уже бесполезно – прошла до конца, до его воображаемой «квартирки». Сидя внутри, руки прятала в рукавах, шапку спустила на глаза, а нос так и норовила засунуть под кофту, не переставая себя обнюхивать, думая: не пропахла ли ароматом его духов? «Не дай бог Элис заметит». Но подумала ещё: «Зачем же маньякам такие яркие духи»?

Но кофе не пила, и даже не потому, что оно остыло – осознав свою ошибку, думала, что мог подсыпать ей снотворного. После чего, она никогда бы не проснулась… а если бы и проснулась, то уже в роли зомби, с изуродованным органом, предназначенный для любви. Представляя, как разрывает чёрный мешок, набрасываясь на врачей, детективов и криминалистов-фотографов, думала: будет ли помнить о дочери, которую бросила посреди ночи; вернётся ли к дому под утро? Или забудет навсегда, когда сердце перестанет биться.

«Может быть и хорошо, что меня прикончат полицейские роботы. На такую мать она бы точно не захотела смотреть».

Час прошёл, и она не только осталась жива, а тот ещё и наглости набрался проводить до порога дома, в котором жила. Но нет, этого ему позволить не могла! Хватило, с лихвой, того часа, замерзая в довольно просторном помещении. Хоть он и пытался найти пути подхода к сердцу, привлечь внимание, и как-то поправить ситуацию, использовав час – ничего не вышло, изначальный план провален, а душа её заперта. И, чем ближе к концу – истекшие минуты часа показали, что ещё больше отпугнул. Сейчас, как рыбка, выскользнет из рук, и нырнёт в океан своей жизни. И, в следующий раз, заявись к ней с корабля на бал, после публичного дома в её обитель, – наряда полиции ему не миновать. А там – запрет приближаться на сто метров, которое, нарушив, окажется ещё далее отброшенным, на целые года.

Хотя, за это он не переживал. Врач говорил, что не больше года осталось…

Путь назад она быстро нашла. Побежала, без оглядки, и не потому, что замёрзла – боялась преследований, считая, что улизнула из лап маньяка. Она бежала к Элис, чтобы поскорей скинуть одежду, пахнущая улицей и цепким мужским запахом, закинуть в машинку для белья, и нырнуть в горячую ванну. Приготовить ей, впервые за много месяцев, какой-нибудь завтрак, поинтересоваться успехами, и аккуратно смотать ватманы, с вполне себе взрослыми «артами» – за тот час, проведённый в холоде, она по ней соскучилась. Будто отсидела, от звонка до звонка, как непутёвая мамаша.

А Джек стоял растерянно посреди тёмной улицы, смотря ей вслед, мысленно себя ругая и думая: как бы исправить своё положение? Не надо было за собой тащить, а позволить довести до оргазма, и незаметно просунуть в карман десять сотен, когда потянется выплюнуть сперму. Побыть типичным мужланом, чтобы не вызывать подозрения, а не показывать свои намерения влезть в её жизнь.