— Я осознал!

Подоспевший Тагимасад легко отстранил психиатра и прогудел, постукивая себя по груди:

— Я!.. Я осознал ещё раньше. Ещё до того!

Главный встал и торжественно вынес определение:

— Я объявляю вам выговор. Строгий. Так я желаю, — и пояснил: — Мои желания всегда совпадают с желаниями народа. Значит, желания народа всегда совпадают с моими. И если я поступаю, как мне хочется, я иду навстречу пожеланиям трудящихся.

Кончилось собрание. Все медикусы порядно прошли мимо Честнокова, и тот несколько раз проворачивал ключ, торчащий из согбенной спины подчинённого.

Заметно оживившиеся после подзаводки медработники разошлись по рабочим местам.

Дмитрий Маркович пошёл на скорую. Ещё месяц он должен был работать ежедневно — стажироваться.

Он вяло шелестел газетой, долго рассматривал обширную рваную дыру в линолеуме — как раз возле облезшего сейфа. И неослабевающими волнами накатывалась на него неудовлетворённость собранием, своим поведением на нём.

Что и говорить, гаденьким было его выступление. А может быть и нет… Ничего такого, крамолы какой-то речь не содержала. Впрочем, к чему самооправдания? Надо быть честным с самим собой. Ясно же, что Честноков предоставил ему слово, чтобы дать понять оппозиции: новый врач его человек.

Как сообщил всезнающий Эбис, первым в числе оппозиционеров был заведующий терапевтическим отделением. Всегда говорит то, что думает. Очень скверная привычка. Недолго ему в завах ходить. Ключ не носит и молчать не умеет.

Дмитрий размышлял о заведующем терапией… Вот он выступает, нарывается на неприятности. И не размышляет: «А стоит ли?».

Цепь размышлений Дмитрия была прервана приходом довольно странного субъекта.

Хрипло крякнула отворившаяся дверь. В образовавшуюся щель бочком протиснулся дон-кихотского телосложения гражданин. Он задрал голову к табличке на двери, и его клиновидная бородка упёрлась в запятнанную желтизну. Чётким движением он вбросил в орбиту глаза монокль на потёртом шнурке, нахмурившись, зажал его и сразу же стал похож на престарелого часовщика.

— Вра-чеб-ный ка-би-нет, — прочёл он.

Незнакомец на лету подхватил выскользнувший монокль и со старомодной, несколько неуклюжей учтивостью обратился к Дмитрию Марковичу:

— Простите великодушно старика. Не будете ли вы столь любезны сообщить нечто, что в данный момент представляет для меня значительный интерес?

Несколько ошарашенный Дмитрий привстал.

— К вашим услугам… э, — тут само собой выплыло слово «сударь», — сударь. Садитесь. Чем могу быть полезен?

— Прежде всего, не сочтите это за дерзость, я позволю себе представиться, — он выпятил глаза со склеротическими завитушками и назвал себя, сделав лёгкий полупоклон. — Могу ли я узнать ваше имя-отчество, а также положение на служебной лестнице?

Дмитрий назвался. При этом из рефлекторного обезьяньего подражания тоже отвесил поклон. Он почувствовал себя как нельзя более глупо. Ситуация начинала тяготить и раздражать его.

— Да-с, сударь вы мой, Дмитрий Маркович. Сегодня, милостью божьей, исполняется ровно шестьдесят шесть лет с того времени, как я обратился к доктору Раухфуссу. Тогда мне было пятьдесят лет. Расцвет, так сказать. Весны моей сирень, как говорится. Но!!! Господин Раухфусс после десятого визита намекнул, что страдание моё трудноизлечимо. Это было в двадцать втором году. Да, да… Я не ошибаюсь. Угар нэпа, так сказать. Рысаки в яблоках. Коньяк шустовский. И женщины… О, женщины! Ах, Иммортель — могильный цветок! Но я отвлекаюсь, простите и ещё раз простите. «Чувства без названья сжимают сердце мне пленительной тоской». Доктор Раухфусс назвал это весьма прозаически: невроз сердца. Рецепт выписал. А вверху, как водится, вывел для надёжности «cum Deo»[1]. Я в аптеку. А нет! Возвернули меня назад в медучреждение. Там же сказали: «Придёте ровно через неделю. Сейчас нам некогда. Не до больных нам сейчас. Наклёвывается мировая революция. Вот-вот свершится! Мы сейчас митинги проводить будем!». Я — человек чести. Для меня нет ничего дороже. Смерть — пустяки, по сравнению с потерей чести. Я пообещал прийти через неделю, и я пришёл ровно через неделю. Сдержал своё слово. Никто не знает, чего мне это стоило. И вот я прихожу с этим рецептом каждую неделю уже шестьдесят шесть лет. Вот и сегодня мне надлежало прийти ровно в одиннадцать часов, — он вынул из нагрудного кармана жилета серебряную луковицу, жёлтым слоящимся ногтем отщёлкнул крышку и поднёс часы к самым глазам. — Как видите, я точен.

— Позвольте полюбопытствовать.

Дмитрий чуть ли не силой вытащил пожелтевший рецепт из скрюченных пальцев старика.

— Тин-кту-ра, — с трудом прочёл он расплывшиеся рыжеватые буквы. И тут его осенило. Он даже рассмеялся. — Бог ты мой! И вы столько лет ходите из-за такого пустяка?! Сейчас есть намного более эффективное средство. Я сейчас вам его выпишу. Правда оно относится к остродефицитной группе, что в быту называется просто дефицитом. Круглую печать поставите в регистратуре.

Дмитрий ощущал великое довольство собой. Подумать только, шестьдесят шесть лет старика мучили. А он — раз, два и готово! Ай да я!

Он улыбался довольной мальчишеской улыбкой, как ни пытался придать лицу бесстрастное выражение всезнающего специалиста.

Пациент натужно улыбнулся в ответ, растянув блестящие сиреневые губы. Но не только радость была в глазах его. Может и вовсе не было там радости, а светился непонятный испуг. В общем, ни черта нельзя было разобрать на этом древнем лике, состоящем не из морщин даже, а из рытвин и складок.

— Спасибо, сударь вы мой. Коль славен лекарь… — он в растерянности теребил цепочку, косо пересекающую грудь. — Значит, Время Великих Проволочек закончилось? Я волен от обязательств приходить сюда еженедельно?

— Не надо на следующей неделе приходить, — великодушно разрешил Дмитрий Маркович. — Вот закончите курс лечения, тогда и придёте на контрольный осмотр.

— Нет, нет! — страстно воскликнул пациент и вытянул руку ладонью вперёд. — Не продолжайте! Я, наконец, получил желаемое. Но как-то горестно мне. Нет радости. Хотя есть облегчение. Я избавляюсь от неимоверных усилий остаться в живых, дабы слово своё не нарушить. Чего долго ожидаешь, то даёт мало радости. Это всеобщий закон. И то, о чём мечтаешь, оказывается порой худшим, чем то, что имеешь. Однако, позвольте откланяться.

Старик умолк. Остановилось непрерывное движение складок его лица. Оно будто окаменело.

Диковинный посетитель попятился и исчез за дверью. Словно ушёл в мир, из которого случайно выпал — мир замшелых изваяний, пропитанных пылью рукописей и старых мерцающих кинолент с кукольно суетящимися человечками.

Исчез старик. Дмитрий вздохнул, снова вспомнив собрание, и почувствовал себя ещё хуже, чем накануне. Словно ненароком вместе с хорошими семечками прожевал цвёлое. Теперь его обязательно вздрючат за самовольную выписку дефицитного лекарства.

Что же это такое? Плохой поступок совершишь — плохо, потому что совесть мучает. Хороший — тоже плохо, потому что даром это никогда не проходит. Обязательно этот твой поступок у кого-то поперёк горла станет! Вот и сейчас: не исключено, что остродефицитного препарата не окажется или он окажется в очень ограниченном количестве. И пойдёт писать губерния… Рецептарь доложит заместителю заведующего аптекой. Тот — заведующему. Заведующий — главному врачу. Главный врач произведёт по отношению к чересчур гуманному коллеге ряд немедицинских манипуляций, которыми всякий руководитель владеет в совершенстве: сделает клизму, а также вливание, а то и, чего доброго, перекроет кислород.

Дмитрий Маркович с ненавистью посмотрел на рваную дыру в линолеуме. Она показалась ему сейчас похожей на злорадно ухмыляющуюся голову сказочного карлы. Дмитрий не удержался и скудно плюнул на оголившийся бетон. Тут же спохватился и поспешно затёр плевок, чтобы никто не увидел.