Он встал.

— Прощайте. Ухожу в своё жилище — осколок прошлых времён и вселенных. Напоследок ещё раз предостерегаю вас от попыток нарушить обещание. Тогда к вам снова приду я. А в моём присутствии энтропия возрастает стремительно. Субъективно вы ощущаете это, как возникновение крайне тягостного самочувствия. В моём присутствии за секунду вы старитесь на месяц. Говорю не до свидания, но — прощайте.

Дмитрий сжал зубы, на лбу его выступил холодный пот. Трудно, очень трудно было думать, неимоверно трудно заговорить в присутствии Хроноса. Дима сделал нечеловеческое усилие.

— Почему? — выдавил он и задохнулся. — Чего вы хотите?.. Как вы смеете лишать меня возможности решать самому, отнимаете свободу выбора?

Хронос несколько раз кашлянул. Рассмеялся?

— Нет свободы выбора, — ответил он, медленно поворачиваясь. — Есть жёсткое предопределение. Называйте это судьбой, кармой или ещё как-нибудь. Некоторые думают, что они могут «бороться» с судьбой, определять своё будущее. И то, что у подобного субъекта возникают такие мысли и то, как он «борется», всё это предопределено раз и навсегда. Вода, текущая в жёстких стенах канала, вот что такое человек. И не надо думать, что вы сами выбираете своё русло. Возможность превращается в реальность по непостижимо сложным, но очень жёстким законам. Человек не в состоянии полностью познать эти законы. Вот он и думает самонадеянно, что может что-то изменить. Он обманывается, полагая, что есть случайность и свобода выбора.

— А вы познали эти законы?

— Да.

— И можете предсказать моё будущее?

— Да. Но зачем? Ведь его не изменить.

— Мне это очень надо.

Хронос снова несколько раз кашлянул. Наверное, разговор с Дмитрием его забавлял.

— Хорошо. Слушайте же очень внимательно. И если захотите, попробуйте «бороться», — после этих слов Хронос кашлял особенно долго, — Не успеет Петел выступить, как вы отречётесь от своих идеалов. Бойтесь буквы «КАФ». Берегите левое ухо и левый висок. Опасайтесь среды.

— Как это понять?

Мозг отказывался воспринимать информацию.

Тяжесть… Боль… Думать было мукой. Беспамятство манило, как прохладная река в жару.

Хронос, не отвечая, отворил дверь и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Дед Фёдор и баба Федирка подвергли его словесному обстрелу. С таким же успехом воробьи могли атаковать танк.

Непроницаемый и неуязвимый, он невозмутимо прошествовал к выходу. И чем дальше уходил странный гражданин, тем легче становилось дышать. Невидимый груз таял. Свободнее билось сердце. Веселее становилось на душе.

— Вот падло, — неуверенно, пробуя голос выговорил Эбис. — Страха навёл! Гипнотизёр-самородок!

Голос звучал хорошо. Эбис взбодрился.

— Тоже мне — предсказатель! Один оракул в древности предсказал одному царю, что если он пойдёт войной на могучего соседа, то разрушит большое царство. Царь двинул войска… и был разгромлен. Оказывается, что предсказывалось разрушение его собственного царства. Такие дела… Вот что значит, двусмысленное предсказание. У Хроноса такая же манера. Хитрец! Ясно, что он всё затеял, чтобы тебя от девицы отвадить. Козёл вонючий!

Дмитрию вспомнился гнусавый голос незнакомца, его тускло-металлический взгляд; он снова ощутил невыразимую тоску и тяжесть в груди.

Дмитрий покачал головой.

— Нет. Это не аферист и не гипнотизёр. Он и взаправду — Хронос, — Дмитрий с тоской глянул на приятеля. — Но как же я мог? Как я мог отказаться от неё? Почему я смалодушничал и на этот раз?

Эбис. ничего не ответил. Он сложил губы трубочкой, будто собираясь засвистеть, и принялся чересчур внимательно рассматривать сквозь окно грушу-дичку во дворе. Некоторые из её мелких округлых листьев уже пожелтели и издали казались похожими на медяки; старые потускневшие медяки.

В Кифозово просачивалась осень.

Обычно спал Дима хорошо. Сон его был лёгок и покоен. Скользили перед ним сны сказочно-замысловатые и весёлые. Дворцы, принцессы, искрящееся море… Совсем недавно приснилась почему-то прогулка по Сахалину на украшенном лентами и шарами трамвае. Никогда не просыпался Дмитрий от давящих кошмаров, хватая раскрытым ртом кисельный воздух. Но сегодня…

Он проснулся без крика. Кричать не было сил. И даже теперь, гоняя ресницами плотную темноту, ощущал он, как переливается в его сердце тяжёлый, точно ртуть, страх.

Подвал кафедры анатомии… Трупы… Окоченевшие, вымоченные в формалине. Мёртвые, словно дрова. Ничего не чувствующие, не видящие, они непонятным образом ощущали присутствие Дмитрия. Он знал, что они ненавидят его с такой силой, какую не может и представить живой человек. Эта ненависть даже преодолевала оцепенение мёртвой плоти и поворачивала к нему их незрячие лица. Это ненависть мёртвого к живому за то, что он жив.

Тянутся… Тянутся к нему скрюченные пальцы в лохмотьях кожи. И нет спасения. Они неизбежно настигнут его. Рано или поздно.

Приснится же такое: живые трупы! Тьфу! Что за чёрт? Зомби всякие, упыри… Не надо было наедаться на ночь, вот и не снилась бы чертовщина. Эбис сказал бы: «Хорошая работа кишечника — залог успеха в личной жизни». Эбис… Ему-то всё нипочём.

Кажется, он произнёс имя приятеля вслух. Тот зачмокал, горячо забормотал во сне: «Милая!» и перевернулся на другой бок. Предсмертный визг пружин вспорол тишину. Сон Эбиса этот звук не потревожил. Он давно к нему привык.

Дмитрий закрыл глаза, натянул одеяло повыше. Сон не приходил. Тягостное ощущение всё не покидало его. Будто где-то рядом прятался Хронос.

Хронос… Беседа с Хроносом… Отказ от девушки… Пошла неудержимо цепь ассоциаций.

Нет, не уснуть. Дмитрий нашарил ногами туфли и на цыпочках подошёл к двери, тихонько надавил на, неё. По-щенячьи взвизгнув, дверь распахнулась.

В комнате хозяев было посветлее. Расположенное слева окошко лишь до половины было занавешено ситцевыми в горошек занавесками. Через верхнюю половину лился в комнату медовый свет луны. На ясном небе неистово сверкали звёзды. Дымились серебряной пылью далёкие туманности.

Справа у стены на деревянной широкой кровати спали старики. Дед Фёдор был беспокоен и во сне: постоянно ворочался и разражался трескучим кашлем.

Дмитрий вышел на крыльцо и сел на верхнюю ступеньку. Ночь пахла вянущей картофельной ботвой, смолкой подсолнухов и какими-то ночными цветами.

Дима поднял голову, всмотрелся в созвездия — прекрасные и равнодушные.

Они — вечные. Мы — преходящи. Каждый человек смертен, но человечество — бессмертно. Бессмертно и то, что свойственно Человеку: дружба, любовь, честность, самопожертвование…

Эбис, гогоча, говорил, что все высокие понятия придуманы умными и сильными, чтобы с минимальными усилиями держать в узде глупых и слабых. Эбис самоуверенно вещал, что вся цивилизация держится на трёх китах: обмане, насилии и глупости.

Этого быть не может! Высокие понятия существуют тысячелетия. Они возникли тогда, когда человек осознал себя человеком. Они живы и доселе, потому что есть в них неуничтожимое зерно истины. Они вечны, так как соответствуют самым глубоким механизмам человеческой психики и законам биологии вообще.

Любовь спасёт человечество. Только она может объединить людей в единое целое. Любовь — залог существования человечества и его основной признак. Без любви нет человечества и совокупность людей ничем не отличается от животного стада.

Надо ли сражаться со злом, чтобы победили добро и любовь? Вот вопрос вопросов, который рано или поздно встаёт перед каждым из нас. Бороться ведь приходится не с абстрактным Злом, а с человеком — носителем Зла. Бороться против такого человека, значит приносить ему зло. И общее количество Зла, в результате нашей борьбы со Злом увеличивается.

А если не бороться? Тогда зло будет распространяться беспрепятственно, завоёвывать новые плацдармы в иссушенных душах человеческих.

Когда рассуждаешь о Зле абстрактно, «вообще», есть возможность альтернативы. Теоретически можно отдать предпочтение варианту «подставить правую щёку, когда бьют по левой» или варианту борьбы со Злом. Но есть случай, когда альтернативы нет и быть не может. Это случай, когда Зло угрожает не лично тебе, а другому человеку. В таком случае в борьбу надобно вступать безо всяких рассуждений.