— Ну-ну, — сомнение всё ещё звучало в голосе главного врача, но его уже можно было различить только очень опытному уху. У Сахары Каракумовны было именно такое ухо.

Чтобы окончательно рассеять сомнения «зомбюши», она прибегла к помощи тяжёлой артиллерии: изогнула стан.

Честноков крякнул и побагровел от ударившей ему в голову шальной мысли, что, в принципе, можно и сейчас… Но мгновенно сработали тормоза: до конца работы ещё уйма времени, а без Высокой Помощи в кресло не взобраться.

— Я верю тебе, Сахарочка, сладкая ты моя пресладкая, — хрипло выдавил Честноков. Он с минуту раздумывал, какой бы комплимент поизысканнее выдать подруге и, наконец, нашёлся: — Ты валидол моего сердца!

— Ну-ну-ну-ну, — только и нашла, что ответить многоопытная Сахара.

Ей пора было уходить в приёмную, так как с минуты на минуту должны были явиться замы и представители бухгалтерии.

Честноков, щурясь и млея, наблюдал за искусством ходьбы удаляющейся секретарши.

Солнце, с самого утра давившее в кремовые занавеси, прорвалось в кабинет озорным лучиком. Он вкрадчиво, нарушая всякую субординацию, коснулся лысины руководителя. Лысина взблеснула и осветила закуток возле шкафа, за которым прятался график. Проявились на нём чёрные гробовые буквы надписи: «Летальность по Кифозовской ЦРБ за 1988 год». Было видно, что летальность, а проще — смертность, старательно карабкается в правый верхний угол графика, испачканного подписью главного врача.

Сквозь щель между гардинами главный видел кусок больничного двора, насыщенного зеленоватой дымкой молодых деревьев. Он ощутил в глубине своего одеревеневшего естества непривычное щекочущее чувство, будто пробуждался к жизни нежный росток. Захотелось странного: сделать что-нибудь доброе, хорошее. Выговор Резнику отменить, что ли? Или деньги на новый инструментарий выделить?

Тучка заслонила солнце, в кабинете потемнело. Честноков тут же пришёл в себя и подивился нелепости явившихся к нему мыслей.

Выговор, хоть он и ни за что, пусть будет. Это дисциплинирует! А хирургический набор пусть достаёт, где хочет. Он ему не нянька! Говорят, что хирургические наборы снова появились в магазине «Сделай сам». Вот пусть едет туда и занимается делом, вместо того, чтобы всякими там операциями заниматься. Операцию — это каждый дурак может сделать! Ты попробуй достань то, чем оперировать! Это посложнее будет. Этому ни в каком институте не учат. Тут соображать надо!

В приёмной послышался гул голосов. Это явились приглашённые замы и бухгалтера.

— Впускать? — вопросил официальный голос Сахары из селектора.

— Пускать, — пробормотал Честноков, продумывая, как же сформулировать постановляющую часть.

Он вдруг спохватился.

— Сахара Каракумовна! У меня к вам личная просьба. Времени у нас мало. Вы вместо меня подзаведите приглашённых. Тогда и впускайте.

Сахара Каракумовна промурлыкала согласие, и через несколько минут в кабинет гуськом вошли соратники Честнокова: зам по сети Ступицкая Людмила Андрофаговна, начмед Претер, бухгалтера Израиль Львович Иванов и Израиль Львович Иванченко.

— Вызывали? — спросила Людмила Андрофаговна шаловливым голосом маленькой девочки.

Честноков кивнул и предложил всем садиться.

Пока вошедшие, шурша и скрипя, рассаживаются по своим местам, я скажу несколько слов о каждом из них.

Товарищ Ступицкая… Она предана главному врачу, как цепная собака. Её стихия — выступления, которые на первобытно-бюрократическом языке именуются «сниманием стружки», «закручиванием гаек» и тому подобными словесными химерами. Она умеет придраться к любому, умеет найти то — самое зазубренное— слово, которое ударит медика под самое сердце. Защиты от неё нет, ибо стоит она на твёрдой платформе: все свои выступления посвящает укреплению медицинского обслуживания «нашего народа-труженика», усилению гуманизма нашей медицины — «самой гуманной медицины в мире». Можно было бы поверить в искренность Людмилы Андрофаговны, да уж больно сладостной становится её улыбка в момент особо мучительный для её жертвы.

А вот Претер — маленький, сутулый, с жалкими остатками седых волос на затылке и у висков. Он работает заместителем главного врача по медицинскому обслуживанию, но выполняет совершенно не свойственные ему по должности функции. Он проработал в Кифозово участковым терапевтом более двадцати пяти лет. Все здесь знали доброго и совестливого врача. Никто не мог отказать ему. Этим-то и пользовался Честноков, превратив безответного Претера в снабженца. Своей прямой работой начмед заниматься не успевал. В его кабинете громоздились на столе непроверенные истории болезни, на сером от пыли подоконнике валялись пожелтевшие заявки на новую аппаратуру, а план по повышению квалификации врачей больницы был составлен на первый квартал позапрошлого года. Претера на каждом собрании критиковали за то, что он забросил лечебную работу, но тут же давали новые снабженческие задания. Претер застенчиво улыбался, обещал исправиться, и, часто вздыхая, уходил в свой кабинет названивать на заводы, фабрики, предприятия, чтобы доставать и «выбивать».

Израиля Львовича Иванова и Израиля Львовича Иванченко можно описывать, как говаривают в Одессе, гамузом. Они таки да, очень похожи. Те же носы, те же печальные глаза, те же вкрадчивые манеры. Вот только букву «р» товарищ Иванченко произносит как мягкое «г», а товарищ Иванов как твёрдое «х». Кажется, и все различия. Они часто спорят. Со стороны может показаться даже, что спор не на жизнь, а на смерть. Но всё заканчивается к общему удовольствию. Они всё же приходят к единому мнению и выдают его, трогательно цитируя друг друга.

Товарищ Честноков придавил коллег тяжким взглядом и внушительно произнёс:

— Звонил завоблздравотделом товарищ Хаменко.

Сидящие выпрямили спины и посуровели лицами.

— Он обещал нам, — тут Честноков снова обвёл соратников взором, полным беды, — обещал нам бо-о-льшие неприятности, если строительство инфекционного отделения будет затягиваться и далее.

— Но мы же не строители, — в недоумении произнёс Претер, наивно помаргивая. — И власти над строителями не имеем. Почему надо нас наказывать? К тому же, сколько я себя помню, ещё когда в школе учился, всегда это здание стояло недостроенным. По-моему, о нем ещё мой дедушка рассказывал. Какое же это инфекционное отделение?

— Прекратите! Что это за демагогические рассуждения?! — шикнула на него Ступицкая. — Сказано, что это строящееся инфекционное отделение, значит это и есть строящееся инфекционное отделение. Ну затянули немного строительство. Это случается у нас. Иногда. Так что лучше помалкивайте. Или вы думаете, что вы умнее Хаменки?

Тут она скептически ухмыльнулась прямо в лицо смутившемуся Претеру.

Для Ступицкой, как человека здравомыслящего, было самоочевидно, что товарищ Хаменко в силу своего административного положения на порядок умнее любого рядового врача.

Зардевшийся Претер отвечал, что он вовсе и не думает, что он умнее товарища Хаменко, что он просто думает… Его прервал Честноков:

— Мы тут не для того, чтобы думать, размышлять или, грубо говоря, мыслить, а чтобы предлагать что-то. Объясняю лично вам, товарищ Претер, чтобы не топтать дважды тот же снег. Товарищ Хаменко тоже не имеет власти над строителями, зато он имеет власть над нами. Никого сверху не интересует, что он может, а чего не может. Раз он начальник, то должен принимать меры. Иначе его не поймут сверху — и накажут. В свою очередь, он накажет нас, если мы, в свою очередь, не примем никаких мер даже, если мер принять не можем. Понятно? Это же элементарно просто!

Претер, совершенно сбитый с толку, пролепетал:

— Я же и говорю, что мы практически не можем принять никаких мер.

Честноков замер, будто одеревенел. Словно земля над корнями, вздулись его желваки.

Ступицкая застонала.

Бухгалтера одновременно воздели очи горе.