– Саша!

Катя быстро вошла в комнату, обняла его, отступила на шаг.

– Наконец-то! Мама вчера сказала: или сегодня очнёшься, или умрёшь. Знаешь, как я эти дни переволновалась, на уроках не могла спокойно сидеть! Приду из гимназии – сразу к тебе. А у тебя жар, постоянно компрессы менять нужно. Однажды ты задыхаться стал, я так испугалась, что плакала. Хорошо, что мама была дома. Ты хоть помнишь, как чуть не умер?

– Я думал, что уже мёртвый, – признался он. – Даже видел, как меня хоронят.

– А какую чепуху ты нёс всё это время! Тебе каждый день успокоительное кололи.

– Сделаете наркоманом, – проворчал Сашка. Ему было неловко – мало ли что он успел наговорить.

– Нет, это не опасные уколы, – пояснила Катя. – К ним не привыкают. А ты красивый… У тебя черты лица правильные. И зачем ты в штурмовики пошёл? Тебя вон как избили, до сих пор синяки видно. Не ходи туда больше. Тебя там убьют или станешь наркоманом. Там, говорят, одни убийцы. А ещё болтали в гимназии, что там голод был страшный и людоедство. Как раз когда ты ко мне приходил. А ты ничего тогда не сказал… Ты ведь голодный совсем был, а я и не знала.

Сашка подавленно слушал её болтовню. Зачем Катя всё это говорит? Она ведь и правда ничего не знает. Живёт в приличном месте, и невдомёк ей, что места есть другие. Там свои законы и живут по-своему. А судит она об этих местах только по сплетням да официальным сообщениям, в которых почему-то всегда говорят про жизнь в городе, про то, как всё замечательно, а о развалинах – ничего. И если штурмовик, то непременно убийца. Хотя… Он, Сашка, самый настоящий убийца.

Кажется, последнее слово он произнёс вслух, потому что Катя прервала свой восторженно-озабоченный поток слов и твёрдо заявила:

– Нет, ты не убийца… Ты добрый и справедливый… Папа о тебе только хорошее говорит.

Сашка раздражённо отвернулся. Когда-то он действительно был добрым, справедливым. Очень давно, и теперь вспоминать об этом не следует. Теперь он не такой. Ничего хорошего в нём не осталось, от него лишь вред и неудобства.

– А скоро, – донеслось до Сашки, – Кеша придёт, он каждый день ходит. Из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться! Только он не в моём вкусе.

– Он хороший.

– Не лучше тебя, это точно, – засмеялась Катя. – Он меня вчера до гимназии провожал. Только о ферме какой-то да о деньгах и разговаривал. Будто тем никаких больше нет. С ним скучно. И шлем у него дурацкий…

В дверь постучали.

– А вот и он. Пойду открою.

Кеша появился на пороге комнаты бледный и обеспокоенный.

– Гад ты всё-таки, Сашка! Всех перепугал. Я вот иду и боюсь, что ты помер.

– Я же не специально. А Хнык как?

– Сдохнет он, как же… Походил пару дней с соплями, да и всё. Олег тебе, кстати, спасибо передавал. За то, что ты этого шпенька таблетками накормил. Носится со своим Костиком, будто делать ему больше нечего…

– Я пока пойду, – неуверенно сказала Катя, – чайник поставлю. А ты бы, Саша, лежал. Тебе отдыхать надо.

Когда Катя вышла, Сашка лёг, а Кеша сел рядом и приглушённым шёпотом сообщил:

– Этот дядька, Катькин отец, нормальный мужик. Узнал, что ты штурмовик, и не выгнал. И тётка здоровская. Сколько я хожу, она меня всегда кормит. Я у неё ложку спереть хотел, да передумал: хорошие люди, неохота им гадости делать…

– Кеша, я, наверное, наболтал тут… Ты не знаешь? Про Лёву или ещё про что.

– Да не, – Кеша старательно подумал, – ты про Лёву не вспоминал. Только про Илью какого-то. Постоянно его звал. Но я тут не всё время кантовался. Ты лучше у Кати спроси, она возле тебя часто сидела, свечки зачем-то жгла. А ты, дурик, ей даже стихи читал. Только имей в виду, она ничего не поняла, она этих ваших пустынников никогда не видела и ни слова по-ихнему не знает…

– Стихи? – Сашка поморщился. – Не помню.

– А а… А я решил, что у вас с ней любовь. Ты за неё так в бреду цеплялся, как за мать! Ой, прости.

– Кеша, я совсем ничего не помню!

– Значит, Катя свободная? Так даже лучше. А то бы отбивать у тебя пришлось. Возни чёрт знает сколько…

Пришла Катя, принесла чай и печенье, поставила поднос рядом с Сашкой на диван.

– Ну что, о войне говорите?

– О ней, конечно, – согласился Кеша. – О чём ещё мужчины говорить могут? Или о войне, или о женщинах, но с Санькой о женщинах не поговоришь, он у нас не дорос до таких интересов.

Кеша болтал и никак не мог остановиться. Сашка сначала незаметно толкал его локтем, потом перестал – и толкать, и слушать. «Балда ты, Кеша. Сидишь, лапшу девчонке на уши вешаешь, а зачем? Ну влюбится она в тебя, и что? Женишься и приведёшь к нам в развалины? Или к бате твоему на ферму? Ей другая жизнь нужна…»

Но Кеша, похоже, этого не понимал. Он просидел у Кати до самого вечера и обещал явиться и завтра. Катя утомлённо вздыхала, нарочито не обращала на Кешу внимания, но тот оказался на удивление упрямым. Сашка, ещё слабый после болезни, засыпал и просыпался, а Кеша всё торчал в комнате. Сашке было стыдно за такого болтливого и бестактного приятеля, стыдно за себя, принёсшего столько неудобств семье Краева. Валяется тут, Катин диван занимает, а она спит в общей комнате. А если посчитать, сколько на него перевели лекарств… Он никогда не расплатится! Надо было скорее уходить в развалины. Правда, он ещё кашлял и даже до кухни добирался с трудом, но ведь лежать можно и в развалинах, никого не стесняя…

На следующий день с утра Катя ушла на занятия, а Краев – по делам. Сашка остался с Верой Ивановной. Он полистал книжки из шкафа, но читать не хотелось. Что такого могло оказаться в книгах, что ему сейчас помогло бы? Сашка выглянул в большую комнату, подошёл к фотографии Катиного брата. Поднялся на цыпочки и посмотрел внимательнее, решая, похож парень на Краева или на его жену. Подумал – на Краева.

На кухне чуть слышно звякала посуда. Сашка вошёл туда. Вера Ивановна мыла тарелки.

– Вам помочь?

Катина мама оглянулась.

– Спасибо, не надо. Сядь, посиди. А может, ты голодный?

– Нет.

– Совсем ничего не ешь, – покачала она головой. – Ослабнешь и чуть что заболеешь снова. И кто знает, чем это обернётся в следующий раз.

– Простите меня, – начал Сашка, – я хотел вам сказать, что мне надо вернуться в бригаду.

– В бригаду? – Вера Ивановна всплеснула руками. – В разбомблённый дом? Ты с ума сошёл? Там нельзя находиться! Вас всех оттуда надо увести в город! Дети с автоматами, какой ужас!

– Я не ребёнок, – Сашка встал. – У меня контракт, я обязан быть там, в бригаде. Собственно, за это мне платят деньги.

– И много? – послышалось с порога.

Сашка обернулся. Краев стоял, опершись о дверной косяк и скрестив на груди руки.

– Тридцать марок в месяц плюс боёвки.

– Огромная сумма…

– Зачем вы надо мной смеётесь, господин капитан? – обиделся Сашка. – Конечно, мне не заплатят столько, сколько вам. Но у меня нет образования, нет звания и, наверное, никогда не будет. У меня даже родственников нет. Что мне остаётся делать?

Краев прошёл к столу, налил себе воды из кувшина, затем поставил кувшин на стол и взял в руку стакан.

– Я не смеюсь, – сказал он наконец, – я хочу, чтобы ты обдумал одну вещь: почему в прекрасном городе, за который ты готов воевать почти бесплатно, человек не может, допустим, поехать в гости в город соседний? Почему ни у кого нет выбора, где находиться, и почему шестнадцатилетнего мальчика, который пытается этот замечательный город покинуть, Контора ищет с помощью вертолёта? А потом подумай, за что друга этого мальчика выгоняют из нормального учебного заведения и суют в помойную яму. Где, кстати, уже находится тысяча ему подобных. И так ли уж хорош тогда этот город?

– Вы про нас с Ильёй говорите и про наши развалины. Только странно… Вы сами в Корпусе нас учили город любить. И жизнь за него отдать, если надо.

– Ты и сейчас город любишь? Вот если совсем честно? Я тебя Конторе не сдам.

Краев смотрел на Сашку и, как тому казалось, ехидно улыбался.