Подняв автомат, Сашка осторожно подошёл к двери. Там кто-то крался. Сашка, открыв дверь плечом и не глядя, дал очередь, как их учили, – на уровне груди предполагаемого противника. Раздался громкий плач. Плакал мальчишка лет семи, лежащий на полу у самой двери. «Промахнулся, – облегчённо вздохнул Сашка. – Совсем сдурел. А если бы свой кто шёл?» Он медленно вышел к пацану и наклонился над ним.

– Пожалуйста, дяденька, не убивайте! – крикнул тот, сжавшись.

– Тебе чего здесь? Ты, что ли, хиппи? – спросил Сашка, но ребёнок твердил только одно: «Не убивайте».

– Да на кой ты мне сдался! – Сашка поднял пацана за ворот грязного свитера и собрался втолкнуть в комнату, но тут на лестнице послышался громкий топот.

– Стой, – закричал Сашка, – застрелю!

– Свои, скотина! – раздался в ответ голос Лёвы.

Сашка опустил автомат.

– Какого хрена ты тут застрял? Мы уже закончили! – Рыжий появился в конце коридора и, увидев пацана, спросил: – Это что за дохляк?

– Не знаю. Наверное, его к пленным надо.

– К пленным… – Лёва подошёл совсем близко. Выглядел он странно – будто выпил или накурился перед боёвкой. – Лев пленных не берёт!

Сашка с ужасом увидел, как рыжий прицеливается, и крикнул:

– Ты что!

Но Лёва не шутил. Пацан упал на пол и, закрыв голову руками, завизжал.

– Стой! – Сашка вцепился в автомат, отводя его дуло в сторону. – Стой, урод!

Они боролись не больше минуты – то Лёва опять прицеливался, то Сашка направлял дуло в сторону. Наконец раздался выстрел, и наступила давящая тишина.

– Может, и тебя замочить? – идиотски хохотнул Лёва. – А я замочу, я таких, как ты, маменькиных сосунков знаешь сколько… И спишем на хипанов.

Сашка медленно поднял свой автомат и дал очередь. Потом ещё одну. Лёву отбросило в сторону – на обломки кирпича в углу коридора. Сашка перевёл «калашников» на одиночные, подошёл к лежащему Лёве и выстрелил ещё один раз – в голову. Потом бросил автомат на Лёвино тело. У подъезда послышались голоса: разговаривали Олег с Кешей. Сашка метнулся в комнату и выпрыгнул в окно. Никого из ребят поблизости не было. Только в клубе хиппи раздавались нечеловеческие крики. Да ещё, существуя не то в реальности, не то лишь в Сашкином сознании, звучал над развалинами Витькин «аум-м-м»…

Весть о победе как будто гналась вслед за Сашкой. Он бежал от этой победы как от чумы, но то тут, то там слышались крики «ура», хохот, стрельба в воздух. Потом он был пойман незнакомыми парнями в чёрной форме с тёмными пятнами на рукавах. Ему орали в лицо: «Победа!» – а он вырывался и снова бежал. Бежал от этой победы, победы над злом, которое сейчас лежало в коридоре хранилища в луже крови. Победы над злом, которым якобы были эти несчастные хипаны, ныне безжалостно добиваемые Гориллой Тимом. Спрятаться было некуда, оставалось только убегать…

Недалеко от выхода из развалин Сашка поскользнулся и упал. «Может, и тебя замочить?» – снова и снова хохотало рядом. Зачем? Зачем было убивать хипанов? Зачем было убивать Лёву? Кому это было нужно? Зло победило зло? «Кузница героев… Если я струшу – я сдохну… Проклятые хиппи и сатанисты! Дяденька, не убивайте!» С неба посыпалась мелкая снежная крупа. Налетел ветер и закрутил вокруг Сашки белую спираль, словно стараясь спрятать его ото всех. Он вжимался в землю и понимал, что сходит с ума. Вокруг грохотал невозможной силы звук. Вокруг неслись чьи-то крики и его собственный крик. «Аум-м-м». – «Там всего человек сорок». – «Ты теперь наёмник и станешь стрелять куда прикажут!» – «Мама! Мамочка! Где ты?! Спаси меня! Я буду вести себя хорошо! Я буду…»

– Эй, братан! Тебя подстрелили?

Сашка с трудом поднял голову.

– У тебя все ноги в крови! – над Сашкой возвышался усатый мужик в штурмовой форме с нашивкой «Спецотряд». – Я думал, хипаны ранили.

– Нет… Я убил… – сказал Сашка.

Мужик внимательно осмотрел его и улыбнулся.

– Работа у нас такая, братан.

Боец спецотряда ушёл. Сашка поднялся. Он действительно был в грязи, штукатурке и Лёвиной крови. Мрачно посмотрев туда, где штурмовики праздновали победу, двинулся прочь.

В центре снег посыпал сильнее. Белая крупа падала на грязь и сама превращалась в грязь. Этот закон был самым справедливым на свете: нельзя оставаться белым в грязи. Ещё больше замешивая снег и грязь сапогами, поскальзываясь и проваливаясь в лужи, Сашка направлялся домой. Туда, где мама. Уже было безразлично, что она скажет. Пусть испугается, поплачет, осудит. Потом всё равно простит. Прохожие смотрели на него с удивлением, ненавистью, страхом, расступались в стороны, переходили на другую сторону дороги. Прохожие жили в другом мире, таком же грязном, но по-своему уютном. Они мало что знали о сегодняшней боёвке. Мама, наверное, тоже ничего не знает.

Памятник воину на площади Свободы, заснеженный и безмолвный, гордо смотрел на север, отвернувшись от развалин. У этого воина было героическое прошлое. Он не убивал детей, он не унижался перед «Красными братьями», не воровал. Он побеждал в честном бою, за это его и воссоздали в камне. Сашка вскинул руку в приветствии кадетов. Памятник посмотрел грозно и не ответил.

Идти оставалось совсем недолго. Дойдя до угла своего дома, Сашка остановился. В окне их комнаты горел свет. Сашка стоял и смотрел, почему-то ожидая, что вот-вот мама выглянет и увидит его. Потом подбежал соседский кот, который узнавал Сашку безошибочно и тут же принимался тереть спину об его ноги. Кот недоверчиво нюхнул чёрные форменные штаны, заляпанные грязью и кровью, и поспешно скрылся в подъезде. Сашка вошёл за ним.

В подъезде было мрачно и тихо. Тётя Лиза снимала с подоконника горшки с цветами.

– Здравствуйте, – тихо сказал Сашка.

– Сашенька! – горшок с пыльной традесканцией щёлкнул об пол и разбился. – Саша, нашёлся! Ты не ранен? Где ты пропадал? – Ещё множество обязательных женских вопросов понеслось Сашке в спину, но он пошёл к себе, на второй этаж. Дверь открыл незнакомый молодой человек в утеплённой тельняшке. За его спиной Сашка увидел чужое зеркало, чужую полочку для обуви и толстую рыжую собаку.

– Тебе чего? – спросил парень.

– Мне? – Сашка тупо помотал головой. – А я…

– Саша, – осторожно сказала из-за спины тётя Лиза, – пойдём к нам.

Потом он сидел на кухне, на большом мягком диване, и будто сквозь вату в ушах слушал, что рассказывает ему дядя Витя:

– Все думали, ты навсегда исчез. Позавчера и похоронили. Не хотел по телефону говорить…

Сашка смотрел на треснувшую чашку на столе и глотал слёзы. Тётя Лиза обнимала его и покачивала, как ребёнка. «Это я виноват, – подумал он. – Я долго не звонил».

Он вымылся в душе, застирал форму, поел – куски странно застревали в горле, – и тётя Лиза отвела его в маленькую комнатушку, переделанную из кладовки. Там помещался только узкий диванчик. Сашка упал на него, уткнулся в домашнюю с цветочным узорчиком подушку и продолжал плакать.

– Что теперь будем делать? – говорила за стеной тётя Лиза. Дядя Витя отвечал глухо и неразборчиво. «Что со мной делать… – Сашка ещё больше сжался. – Какая теперь разница…»

Когда за окном уже стемнело, а Сашка лежал тихо, отрешённо разглядывая узор на обоях, в комнату вошёл дядя Витя.

– Пойдём, парень, в твою квартиру сходим.

– Зачем? – почти с ужасом спросил Сашка.

– У них вещи ваши, возьмёшь чего надо.

– А кто они? – Сашка вытер остатки слёз рукавом.

– Не знаю. Их позавчера вечером вселили. И вот что: я бы рад тебе предложить пожить у нас, да не могу. То тобой полиция интересуется, то Контора, сам понимаешь… Тем более что ты, я так понял, штурмовик?

Сашка кивнул.

– Вот видишь… Что-то я не слышал о том, чтобы там нормальные парни жили. Там человеком не станешь. А станешь убийцей. Я в этом уверен. Хочешь совет? Уходи оттуда, пока не поздно. Куда угодно уходи. Слышишь?

– Да. Спасибо за совет, – Сашка отвернулся, – пойдёмте туда, к нам…