Мы выбегаем во двор — туда, откуда и пришли. Хаоса и разрушений пока не заметно, но земля дрожит под нашими ногами. Привязанная у столба лошадь Саллаха ржет и встает на дыбы. Я вырываюсь и бросаюсь к ней. Увернувшись от удара копыт, хватаю поводья и вскакиваю в седло. Саллах что-то кричит сзади и машет руками, но я его уже не слышу.

— Я ее верну! — кричу я и сама же смеюсь от этого.

Смех. Он нервный, надтреснутый, смех — как последняя защита от всего того, что за моей спиной и что вокруг меня. Но я смеюсь, и это главное — я это все еще умею.

Мы мчимся к главной площади, туда, где заседает сам альхедор и его придворные. Как будто что-то само ведет меня туда. Ветер свистит в ушах, мы мчимся узкими переулками, и от меня шарахаются в разные стороны дети, голуби, торговцы и городские нищие. Лошадь, ворвавшись в арку, переворачивает ящики с фруктами и бьет бутылки с вином, и воздух тут же наполняется терпким ароматом. Вслед нам доносятся крики, визг, звон и ругань, а пара мужчин пытается остановить лошадь, но та снова встает на дыбы, и они бросаются прочь. Стоит нам вырваться на широкую улицу, как все становится ясно: я вижу людей в азарданской форме, у них кинжалы, а лица закрыты масками. Торговцы, в спешке подхватив свои товары, разбегаются прочь, а из соседнего переулка выскакивает отряд «белых мантий». Они выхватывают мечи из ножен, и я пришпориваю лошадь. Надо убираться. Убираться прочь — прочь оттуда, где кровь и страх. Убираться, убегать, улетать, спасаться. Я безоружна, но на меня никто не обращает внимания. И это — тоже часть моего плана.

«За Малкольма. За вас»

За них двоих — и весь народ. За тех, кого хотят убить их же братья по крови — убить только лишь из-за того, что те не захотели стать их братьями по оружию. По приказу Сарцины Саллах должен был отвести меня к моему брату, но они не учли, что жизнь моего брата больше не стоит в приоритете. Меня бьет озноб при одной только мысли о том, как легко я все перечеркнула. Вик будет жить — Сарцина не позволит ничего с ним сделать. А я нужна другим. Я нужна людям. И если они думали, что смогут так легко увести меня в сторону, если они хотели сделать Вика приманкой для меня, чтобы я ушла с арены и больше не мешала… что ж, они ошиблись. Они снова просчитались.

Мои Стерегущие, гордитесь мной…

На площади творится настоящее безумие. Я осознаю это даже раньше, чем до моих ушей долетают крики, выстрелы и звон мечей. Среди мечущихся людей в черном, красном и белом — тошнотворное сочетание — ничего нельзя разглядеть. Так жутко и противно быть здесь среди тех, кто стреляет — но пока что это лучше, чем среди тех, в кого стреляют. Все мелькает и расплывается перед глазами. Воздух пахнет дымом, гарью и кровью. Пыль стоит столбом. Мне страшно. Но теперь уже плевать.

— Именем альхедора! — оглушительно гремит откуда-то сверху. — Прочь предателей! Сражаться — до последней капли крови!

Автоматная очередь бьет по ушам совсем близко, и моя лошадь шарахается в сторону. Я едва удерживаю ее, а потом бросаю поводья и спрыгиваю вниз. Бросаюсь вправо — там больше всего хедоров. Бегу, лавируя среди белых одежд, спотыкаюсь, вдыхаю пыль и задыхаюсь, но стискиваю зубы и пытаюсь бежать еще быстрее. Добежав до угла одного из зданий, прилегающих к дворцу альхедора, я цепляюсь за лозу дикого винограда, подтягиваюсь и лезу вверх. Ветер треплет мои волосы, и они лезут в лицо, а пальцы сводит от напряжения, но я лезу. Выбравшись на крышу, я откатываюсь от края и несколько секунд лежу так, слушая дрожь в своем теле и творящийся внизу кошмар. Выстрел за выстрелом, крик за криком, лязг холодных лезвий и ругань. Но следующий звук раздается совсем близко — и я вижу Кресса, стоящего на краю крыши с громкоговорителем в руках.

Саллах мне лгал. Возможно, они в сговоре. Это была всего лишь еще одна уловка. Я порывисто вскакиваю на ноги и подбегаю туда.

— До последней капли крови, Энгеда! — надрывается Лард. — Им здесь не место! Идите и уничтожь…

Как жаль, но фразу он договорить не успевает.

Я бросаюсь на него сзади, зажимаю ему горло и выхватываю громкоговоритель.

— Граждане Энгеды, сейчас с вами говорит не дом альхедора.

Мой голос бьет по ушам и будто бы взрывается в горячем воздухе. Отчаянный и хриплый, он заставляет Кресса вздрогнуть — хедор тут же будто бы ослабевает в моих руках и не сопротивляется. Я чувствую, что мои руки снова источают свет. Я поднимаю ладонь вверх, чтобы кто-нибудь еще увидел это.

— Граждане Энгеды, я дочь вашего сатрапа Самара Гаддота. Я Данайя аль-Гаддот. Послушайте меня!

— Самар… — то ли шипит, то ли хрипит Кресс под моей рукой.

— Самар Гаддот! — доносится откуда-то снизу.

Я отпускаю Кресса, и он валится на землю. Валится и смотрит испуганными глазами. На этот раз он действительно меня боится. Пусть. Я захватила эту ситуацию под свой контроль. И я не дам погибнуть никому из них.

— Самар Гаддот обязан был убить двух человек, — начинаю я издалека, сама не до конца осознавая, что я говорю. — Азарданца, некогда носившего хедорскую мантию, и Стерегущего, в чьих руках лежит благополучие всей державы — но и его изгнали только потому, что он не мог позволить себе обратить это благополучие во вред другим. Самар Гаддот погиб вместе с женой, а его дочери и сыну поставили позорное клеймо. Самар Гаддот не подчинился!

Мой голос срывается. Я на все сто уверена, что это правда — правда, которая должна быть рассказана с крыш.

— И именно поэтому мы можем жить. И именно поэтому могут жить все! Ведь если бы мой отец убил их — настали бы Четвертые смуты. Нам было бы не избежать войны. А если бы хоть кто-нибудь из них пошел на то же самое — то уже не было бы ни Лиддеи, ни Азардана. Их сила просто стерла бы всех нас с лица земли! Мой отец и эти двое пожертвовали слишком многим. Чтобы мы могли жить. Мы все. Азардан, убил ли Малкольм Росс кого-нибудь из ваших? — Я чувствую, как площадь затихает, пусть мои глаза и застилает пелена. — А вы, Лиддея? Кем бы вы были, если бы не род Деверро и все то, что они сделали для вас? — Я вспоминаю голограммы в Зале хроник. — И если кто-нибудь из вас пришел сюда, чтоб взять свое — пойдите и возьмите! Но властью, данной мне и Азарданом, и Лиддеей…

Я сглатываю слезы, и они становятся комом в горле.

— Я приказываю вам сложить оружие. Вам всем.

Кресс хватает меня за полу одежды, но тут же бросает, будто бы обжегшись. Я поднимаю глаза в небо.

— И немедленно.

Тишина, упавшая на площадь, кажется тяжелее, чем все время от основания Лиддеи. Все будто замирает. Останавливается в одночасье. В воздухе нарастает гул и рокот. Я чувствую это всем своим телом. Как тогда, когда Аделар спас Мэла от огненного шара. Музыка и свет. Я оборачиваюсь — и громкоговоритель выпадает из моей руки.

За спиной стоит Седая Госпожа.

— Ты победила, — говорит она едва слышно, одними губами. — Я знала, что ты будешь здесь.

И, уже громче:

— Дай сюда.

Я поднимаю громкоговоритель и отдаю ей. Подойдя ко мне, она наступает на полу одежды Кресса. Тот дергается, но молчит. Я ничего не понимаю. Крышу заливает светом, льющимся из моих рук.

— Лиддея, ваш альхедор бросил вас, — говорит Сарцина хрипло. Я вижу ее бледное, осунувшееся лицо. — Он покинул этот город в тот же час, когда узнал о том, что надвигается на нас. Оставил всех нас умирать. Но эта женщина, — Она показывает дрожащей рукой на меня. — Эта женщина осмелилась сделать то, что столько лет не мог сделать никто из нас. Ни азарданцы, ни лиддийцы. И еще несколько часов назад я и представить не могла, что все закончится вот так. Что я буду стоять здесь рядом с ней и говорить эти слова. Сегодня… проливалась кровь. Закон о крови был нарушен. Но Самар Гаддот, которого вы некогда убили, смог вернуться. Он пришел за вами, — Она снова смотрит на меня, — говоря с вами устами своей дочери.

Меня снова пробирает до костей. Выходит, что альхедор и его приспешники не виноваты в смерти моего отца и моей матери. Наш народ сошел с ума, он обезумел. Он убивает своих же детей. Он убил бы и меня, и Малкольма, и Аделара — возможно, это был бы вопрос времени. Никто не лучше — ни лиддиец, ни азарданец. Я стою, а груз всего народа осыпается на мои плечи, но не ложится на них. Он сыплется вниз, как песок, как горные породы в каньонах во время обвала. Я чувствую привкус пыли на губах. А еще соль — но это просто слезы.