— Куда ты? — спрашиваю я у Малкольма.

— У меня была здесь комната, — говорит он отрешенно. — В те времена. Ты… Не ходи за мной. Пожалуйста.

Он забирает костыль и уходит. Я смотрю, как он скрывается за поворотом. Мне ужасно холодно. Темно. И страшно.

— Я хотел верить тебе, Деверро, — Малкольм в последний раз оборачивается, прежде чем окончательно изчезнуть вместе со светильником. — Я так хотел.

И все. Мы остаемся в темноте. Мой свет исчез. Сигнальные огни погасли. Я словно бы ослепла. Только эхо шагов затихает за поворотом. Дальше — ничего. Лишь мрак. И мы вдвоем.

— Он так хотел, — повторяет Аделар, как мне кажется, чуть насмешливо. — Хотел мне верить. Что ж. Это все еще его вина.

Я резко разворачиваюсь.

— А что, если поверю я?..

Мы остаемся в темноте. Только по дыханию я могу определить, где Аделар. Я бы хотела посмотреть в его глаза сейчас — тогда, когда мы остались вдвоем. Тогда, когда я физически не могу его видеть. Тот ли это взгляд? Или эта светлая грусть — всего лишь маска, прикрытие, игра в притворство? Я не знаю. Не знаю, что и думать. Кто я для них обоих, как предстала я в этих глазах? Почему это так страшно — оставаться в темноте? Я жила в темноте слишком долго, а теперь меня вытолкнули на свет, и я должна бояться света. Но я боюсь лишь тьмы. Я сыта ею по горло. Мне хочется к свету. А свет исчез.

— Боишься темноты? — вдруг спрашивает Аделар.

— Как можно бояться того, из чего состоишь? — отвечаю я неожиданно для самой себя. — А вы… вы что, способны видеть в темноте?

— Я ведь тебе не лев и не шакал, — смеется он. — Я знаю это все как пальцы собственной руки. Я проведу тебя. Пойдем.

Я в замешательстве протягиваю руку. Это — на уровне рефлексов, а не обещаний. Пальцы Деверро на ощупь находят мою ладонь. Его прикосновение не похоже на те, к которым я привыкла. Оно жесткое и цепкое. Он берет мою руку так, как я привыкла брать руку маленького брата — крепко, с захватом, чтобы не отстал и не потерялся. Моя ладонь такая маленькая по сравнению с его.

— Вы — Стерегущий, — говорю я запоздало. — Я все знаю. Поэтому я и поверила в сияние. В сигнальные огни.

Говорить об огнях в кромешной темноте — все равно что говорить о царских яствах, глядя в глаза голодному ребенку. Впереди виден тусклый, рассеянный свет. Я вижу, что коридор разветвляется. Мы выходим из темноты. Деверро провел меня сквозь тьму, и я не испугалась. Я хочу отнять руку, но он все еще держит меня. Запах смолы и мяты одурманивает. У меня кружится голова. Что это за место, в самом деле? Почему оно так на меня воздействует?

— Куда мы идем? — спрашиваю вместо этого.

— Покажу тебе твой уголок, — говорит Деверро. — Сейчас они пустуют. К нам больше не приходят. Мы — прах и свет.

— Легенда.

Я повторяю это слово, слушая, как оно звучит в звенящей пустоте. Я говорю с легендой. Я — легенда. Я стану ею, как только вырвусь наружу, как только отобью брата у похитивших его. Я ушла в неизвестность по холодной и мертвой земле, как уходили все, кому не нашлось покоя. И если бы я могла подняться на высоту, подобную той, на которую поднялся перед падением Мэл, я заглянула бы во все земные уголки, проросла бы сквозь щели светом и отыскала бы Вика. Я пойду за ним хоть в свет, хоть в темноту, я достану его даже со дна реки или с вершин холодных гор. Я должна узнать правду, потому что иначе все будет зря.

Мы проходим разветвление и оказываемся у небольшой двери. Таких дверей здесь вереница — простые и неприметные, они тянутся и тянутся далеко вперед — дальше, чем я могу видеть, дальше, чем уходит свет. Аделар берется за тяжелое дверное кольцо, открывает и пропускает меня. Я вхожу и вижу вырубленную в камне крохотную пещеру, где есть лишь койка, застеленная старым покрывалом, и маленький коврик на полу. Похоже, это все, что мне положено.

— Здесь был еще светильник, но за ним придется идти к Кайтену, — говорит Деверро, глядя мне в спину. — Это тебе на первое время.

— Первое — это как долго?

— До тех пор, пока эшри всенародным собранием не решат, что делать с тобой и Малкольмом, — поясняет он. — Хотя его я с удовольствием изгнал бы из нашего общества… Данайя, — Я оборачиваюсь и натыкаюсь на тот самый зеленый взгляд. — Расскажи мне, что произошло.

— Тогда присядьте, — говорю я хрипло. — Это не на пять минут.

Он садится на кровать, а я все еще стою и не знаю, куда деваться. Потолок нависает совсем низко.

— Я и мой брат — сефарды, — начинаю тихо. — В ту ночь мы пошли против правил. Приютили незнакомца, да еще и вражеской державы. Мэл оказался азарданским летчиком, но мне и Вику было наплевать… Ему было очень больно, — Я говорю, и по коже проходит холод от этих воспоминаний. Обхватываю плечи руками. — Он не выжил бы без нас. И я не знаю, где ошиблись мы в ту ночь…

— Что значит — вы ошиблись? — Стерегущий смотрит на меня снизу вверх.

— Мы были вынуждены вызвать в дом врача, — продолжаю я и принимаюсь ходить туда-сюда. — Я не смогла смотреть. Боялась, что умрет… А врач в деревне был только из хедоров. Мы не признались ему ни в чем. А на следующий день… они убили мою соседку и забрали Вика. Он был как раз в ее дворе. И дальше… дальше — лишь дорога.

— Зачем ты позвала его с собой?

— Я не звала! — почти выкрикиваю я. — Он сам пошел. Сказал, что Вик — его спаситель, а значит, он пойдет искать его со мной.

— Откуда тогда клеймо Гончих у тебя на шее? — Аделар продолжает свой ненавязчивый допрос. — Ты чем-то присягнула им?

— Да. Жизнью Малкольма, — признаюсь я. — Они напали на поезд, в котором мы ехали. Мэлу стало хуже. Они хотели добить его. А я им не дала. И не жалею… Скажите, — Я сажусь на постель рядом с ним. — Он — хороший человек? Да или нет?

Деверро снова дотрагивается до моей ладони.

— Здесь нет ответов «да» и «нет», Данайя, — говорит он уже тише и спокойнее. — Мы были Стерегущими буквально пару лет, но стали ближе, чем родные братья. Мы думали, что будем вечны. Что никогда не разойдемся по разные стороны баррикад. Но он пошел другой дорогой. Сделал свой выбор, покинул меня. Он предал все, что было с нами, и ушел…

— Похоже, он считает, что это вы предали его, — Я переплетаю наши пальцы. — Он презирает вас. Но вы не презираете его.

— Я никогда бы так не смог, — вздыхает Аделар, глядя в одну точку. — Я слишком прикипел к нему душой. Но нас всегда было двое. А теперь… теперь остался только я.

Я молча слушаю его слова, и ужасаться даже нету сил. Я просто знаю: Малкольм — перебежчик.

Я спасла предателя.

Прислушиваюсь к сердцу — не жалею. Я не могу жалеть об этом. Я неправа, мы не ошиблись. Мы нигде не ошибались — я и Вик. Ведь так, наверно, было нужно. Чтобы дорога вскрыла наши шрамы, сорвала с лиц чужие маски, показала, кто мы друг для друга. Чтоб наконец ростком сквозь камень стала пробиваться правда. Вот только дорого далась нам эта правда.

— Он дорог вам, — говорю, чуть помолчав. Мой голос спокоен и тверд. — И мне, наверно, тоже. Нам нечего скрывать друг от друга. Я… все еще хочу спасти его.

— Ты хочешь спасти, а я — вернуть, — говорит Деверро, и сквозь его слова струится горечь. — Но никто не вернет его, если он не захочет вернуться сам. И никто не спасет его, если он не примет протянутую руку. А он не примет. Он из другой породы. Он сам загнал себя в угол. И даже если я смогу вылечить его… если я захочу вылечить его… он никогда не согласится. Он — другой.

— Вы — лекарь? — спрашиваю я.

— Не я. Моя сила, которая светит внутри меня… То, чем мы владеем, — его голос крепнет, — и то, за что мы пали. То, что может убивать и исцелять. Ты назвала это… сиянием.

Я молча забираю свою руку. Но пальцы еще чувствуют тепло. Это не обычное тепло человеческой ладони. Под его кожей будто что-то бьется. Быстро так и горячо. Я чувствую. Ладонь горит.

Кайтен вновь приоткрывает дверь.

— Адмирал, я вам не помешаю?