— Нет, нет, входи… — отзывается Деверро как-то рассеянно. — Что нового? Они уже узнали?

— О Малкольме и этой женщине? — Уэллс показывает подбородком на меня, обходит нас и шумно валится на кровать сзади. — Да, но не из моих уст. Служанка видела его и подняла переполох среди народа… Я знаю, Аделар. Я знаю, что это за человек.

— Не торопись, Уэллс, ведь я и сам не знаю этого, — Деверро поворачивается, и парень поспешно вскакивает. — А женщину зовут Данайя.

Пару минут Кайтен смотрит на меня, слегка прищурившись.

— Да будут долги дни твои, Данайя.

— Да будут вечны, — отзываюсь я.

Но я не верю в это их приветствие. Деверро тоже думал, что их дружба с Малкольмом — навек. И где они теперь?

В конце путей…

— Ты видел Малкольма… еще раз? — спрашивает Аделар.

— Он сам позвал меня.

— Зачем?

Уэллс кладет руки в карманы и снова проходится перед нами. Похоже, этот парень, как и я, ни минуты не способен спокойно находиться на одном месте. К тому же мне заметно, как он нервничает. Наверняка он знает, что для адмирала Росс — больная тема. Он с такой осторожностью говорит о нем. Почти с такой же осторожностью, как я — о Вике. У каждого есть шрамы и надрезы. И каждый одинаково в них тонет.

— Он… очень плох, — говорит Уэллс, чуть помолчав. — После того, как он покинул вас, у него началась лихорадка. Может, оттого, что он промок, а может, оттого, что он и так слишком слаб… и ранен.

Я успеваю проследить за взглядом Аделара. Это длится лишь одно короткое мгновение. Но, великие Стерегущие, я больше не смогу забыть этих глаз. Деверро будто понимает, что Малкольм не возьмет протянутую руку помощи, но он не может его бросить. Он никогда, осознаю я вдруг, не сможет его бросить просто так и отмахнуться от него.

— Кто-то еще был с ним?

— Он не встает, — докладывает Кайтен. — Да и та женщина сказала, что он не в порядке. Говорила, он весь горит. У него сильный жар.

Мы с Аделаром смотрим друг на друга и внезапно понимаем, что — едины. Соединенные одним и тем же лезвием, которое вонзилось в наши души, мы просто не способны оставаться в стороне.

— Ступай к своим, — приказывает адмирал. — Вы знаете, что делать. Но — никому ни слова. Умоляю вас.

Кайтен тихо и незаметно исчезает. Деверро снова садится и невольно прикладывает пальцы к вискам.

— Грядет война двух Стерегущих, — говорит он словно в пустоту. — Никто так не хотел. Никто не должен был…

Он замолкает, вдруг переведя взгляд на меня. Будто он забыл, что я сижу с ним совсем рядом.

— Тебе нужен отдых. Я ухожу.

— Но Малкольм… — начинаю я робко.

— Надеюсь, он переживет и эту ночь, — перебивает Аделар. — Не выходи дальше этого коридора, пока тебя не позовут.

И исчезает в полумраке пустоты. Я молча смотрю ему вслед. В коридоре пусто и темно. Лишь несколько тлеющих факелов на стенах иногда мерцают тусклым светом, отбрасывая на пол и на стены длинные изогнутые тени.

Еще несколько минут я сижу на постели, утстремив взгляд в пустоту. Я ужасно устала, моя одежда еще не просохла. Меня нестерпимо клонит в сон, глаза буквально закрываются. Но сердце не дает уснуть. Глупое, глупое, беспокойное сердце львицы, потерявшей и детеныша, и своего льва. Твой львенок не вернется, говорю я себе мысленно, а твой молодой лев отобран у тебя, и вряд ли ты способна будешь ему помочь. Но сердце ничего не слышит. Сердце рвется прочь. Сердце стучит, как птица, пойманная в клетку и отчаянно бьющая крыльями. По стенкам этих хрупких ребер словно разряжают полную обойму. Мое сердце должно быть с Виком, и ему так непривычно биться без него. Мое сердце запуталось в линиях дорог и тщетно пытается вырваться из этих пут. Рано или поздно оно либо выломает кости изнутри, либо само истечет кровью от множества ударов.

Я слышу чей-то голос в конце коридора. Это явно женщина, причем довольно немолодая. Ее голос кажется надтреснутым и нервным.

Она поет.

…Знаю, что труден путь,

Вижу — трудна дорога,

Память сжимает грудь,

Бьется слепой тревогой.

Я делаю шаг за дверь.

Долгих ночей и дней,

Небо — росой на плечи…

Только гори светлей,

Дни твои будут вечны.

И песня обрывается.

Я все еще стою, стремясь быть как можно тише. Осторожно выглядываю из-за дверного косяка, стараясь, чтобы меня не заметили. Эта женщина — одна из эшри, а мне пока не стоит показываться им на глаза. Поэтому я не двигаюсь с места. Прислушиваюсь: в тишине раздаются чьи-то шаги.

— Ты здесь? — спрашивает женщина будто бы испуганно.

— Здесь, мама, — отвечает идущий, и я вздрагиваю, узнав голос Кайтена. — Я знал, что ты придумаешь хоть что-нибудь. А так у нас получится все и сразу.

— И где он?

— На световом регенераторе, — говорит тот. — Деверро все не оставляет надежды его вернуть. И это несмотря на то, что весь народ поставил на нем крест.

Я замираю. Они говорят о Малкольме. Я вся вдруг превращаюсь в слух. В оголенный нерв, в то самое желание узнать.

— Кай, ты уверен? — Теперь ее голос звучит даже немного жалобно. — Ты точно знаешь? Стоит ли оно того?

Кайтен отвечает жестко и пугающе бесстрашно:

— Моей сестры и твоей дочери стоит все.

И вновь уходит. Я жду, пока его тень не исчезнет за поворотом. Та женщина — его мать — скрывается минутой позже. Я жалею, что не видела ее лица.

На световом регенераторе?

И что это?

Я знаю, мне нельзя выходить за пределы коридора.

Приказ адмирала.

Но не приказ моего сердца.

Я делаю шаг.

И выхожу.

Я бросаюсь бежать по коридору сразу же, как только покидаю отведенную мне территорию. Пытаюсь вспомнить, в какую сторону ушел Деверро, но ноги будто сами по себе несут меня туда. Его шаги скрылись за поворотом, а за этим поворотом — тьма и тишина. И прямая дорога. Абсолютно прямая. Пустая и гулкая, она распахивается передо мной, и я не боюсь даже темноты. Я вижу факелы в конце. Как будто бы еще одни сигнальные огни. И я не знаю, почему я верю Аделару, но не доверяю остальным из эшри. Я просто бегу. Вперед и вперед, ни о чем не думая. Мне нужно найти адмирала и все ему рассказать.

Физически необходимо.

Стены и погасшие светильники стремительно пролетают мимо. Те же, что впереди, с каждым шагом приближаются все быстрее. Но внезапно коридор обрывается, и я еле успеваю остановиться.

Передо мной — провал. Узкий и длинный, словно шрам на коже камня. Моя нога соскальзывает вниз, я не удерживаю равновесие и валюсь на бок. В воздух поднимается пыль, и я начинаю кашлять. Зажимаю себе рот ладонью: мне нельзя показывать себя. Нельзя себя выдавать. Я снова лезу на рожон, пытаясь диктовать свои правила — там, где мне совсем не рады. Глубоко вдохнув и кое-как поборов царапающую боль в горле, я отползаю чуть назад и поднимаюсь на ноги. Правую ногу сводит саднящей болью. Я опускаю глаза и вижу кровь. Она кажется неестественно темной в отблесках горящих факелов.

Я осторожно берусь руками за угол стены и заглядываю в обе стороны, но там — лишь чернота. Узкая и темная пропасть уходит вниз и вдаль так глубоко, что я не могу разглядеть ее краев. Но Аделар не мог уйти никуда, кроме как в эту сторону. И факелы на том краю — не сами по себе они же там горят? Хромая, я отхожу чуть назад и принимаюсь разглядывать стены. На них — только погасшие светильники и больше ничего. Я притрагиваюсь к одному из них. Он покрыт пылью и холоден на ощупь. Я делаю то же самое с тем, который висит на стене напротив. Это тоже не приносит результата. Тогда я перехожу к следующей паре, затем — к следующей, и делаю так, пока не дойду до самой крайней. Здесь должен быть какой-то рычаг. Тот, который поможет перебраться на ту сторону.

Последний из светильников — высокий и узкий, как и все остальные — оказывается теплым. Я понимаю: его недавно зажигали. Это некому было сделать, кроме как адмиралу. Знать бы еще, как… Я провожу рукой по всей поверхности светильника, но это не приносит никаких плодов. Тогда я протягиваю руку и снимаю его со стены. Он подается, но тяжело. И наконец я понимаю, почему: из держащего его кольца прямо в стену уходит железный трос.