— Аделар не придет прощаться, — говорит наконец Малкольм, нарушая молчание. — Не сможет. У него сильно разболелась нога. Я заходил к нему, сказал, чтобы лежал и не вставал пока. Он под присмотром Зодчей.

— И твоим, — напоминаю я, улыбаясь. — Конечно же, он ведь не может вечно строить из себя непобедимого, пусть лучше отлежится и подлечит ногу… И скажи ему, чтоб постарался избавиться от костылей до моего возвращения. Без них ему гораздо лучше.

— Да он и сам об этом знает, — Мэл улыбается в ответ. — Но должен же хоть кто-то о нем беспокоиться.

Он говорит это так серьезно, что мне становится не по себе. А ведь он прав. Стерегущий одинок, как никто из нас. Советник предал его, а ни жены, ни возлюбленной у него нет. Теперь к нему вернулся Мэл, но до этого Аделар слишком долго был один. И я не знаю, что творилось у него в душе.

— Хоть кто-нибудь… — эхом отзываюсь я. — Мне жаль его. На самом деле. Он всегда один. Скажи, так было с самого начала?

— Всегда, — отвечает Малкольм. — Сколько я знал его — не было рядом с ним ни одной женщины, а братьев и сестер у него нет. У Стерегущих песчаные дюны не принято иметь двоих или больше… Наверно, это у него в крови. Он одинок. Ему не привыкать.

— Сколько ему лет? — вдруг спрашиваю я.

— Да он на два года меня старше, — отмахивается Мэл, грустно усмехаясь. — А так ведь и не скажешь, правда?

— На два года? Я думала, ему лет сорок пять как минимум… — удивляюсь я. — Да уж, выглядит он старше.

— Стерегущие из эшри всегда быстро угасают, — говорит Мэл. — Вернее… угасали. Потому что я не дам ему сойти в могилу слишком быстро.

— И ты это уже доказал… — Я снова улыбаюсь. — Видишь, любимый? Все правильно. Я верю в это. Я не сомневаюсь. А ты?

— Я не могу сомневаться, любовь моя, — Он наклоняется и целует меня в лоб. — Мы слишком многое прошли, чтоб подвергать это сомнению.

И он, как и обычно, прав. Я думаю о том, какими станем мы, когда все это наконец закончится. Когда мы будем вместе, когда станем настоящей, полной семьей — вместе с Виком. И если б только эшри смогли выйти из своих подземных укрытий, если бы все стало так, как было еще до Первых смут… Я закрываю глаза. Голограммы Зала хроник снова появляются в моих воспоминаниях.

— Скажи, все эшри — здесь? — спрашиваю, не открывая глаз. — Анга ведь говорила мне, что они разбежались по земле…

— Что ж, Королева-Гончая не врет, — Даже в темноте я чувствую его усмешку. — Нет, не все. Оставшиеся — в Азардане.

— В Азардане? — Я распахиваю глаза.

— Да, там, где я жил все эти пять лет… — Малкольм оглядывается по сторонам, как будто нас могут подслушать. — И они… другие. Чужие. Слуги князя азарданского. Предатели.

— В каком смысле, Мэл?

— Главный принцип эшри — полный отказ от работы над оружием, — напоминает он. — Как раз за это мы и были изгнаны. Но были те, кто пересек границы, поднялся вверх, на скалы, и присягнул на верность Азардану. Сейчас они разрабатывают там вооружение для их могучей армии. Настолько мощной, что наши белые отряды — всего лишь дети с деревянными мечами.

— Ничего себе… — шепчу я пораженно.

— Да, это так, — горько подтверждает Малкольм. — И среди них — Герард Деверро. Отец нашего адмирала.

— Что?

Я даже встряхиваю головой. Так вот поэтому, понимаю я внезапно, Аделар всегда один. Не так уж и легко впускать в свое сердце чужаков, если самый родной человек — отец и Стерегущий — предал, вступив в ряды тех, кто убивает твоих земляков и топчет сапогами города. И вот поэтому, поэтому Деверро так долго не мог простить Мэла — ведь он по сути, сделал то же самое.

— Ты сейчас думаешь, что я недалеко от них ушел, — Малкольм как будто угадывает мои мысли. Я поспешно мотаю головой. — Нет-нет, Данайя. Ты знаешь, почему я сделал это. Герард Деверро и те, кто был до них еще во время Смут — изменники и трусы. Они хотели сохранить свою шкуру, и плевать им было, под чьи плети подставляться. Но Аделар-то этого не знал… не знал, что я не из таких.

— Как хорошо, что все осталось в прошлом… — Я наклоняюсь и прижимаюсь лбом к его груди.

Энгеда ждет. Я чувствую это всей кожей и всем сердцем. Я знаю, что мой поезд отправится через полчаса. И я знаю, что прощание будет нелегким. Но я приму это и выдержу достойно. Я львица, нашедшая своего льва и отправляющаяся за львенком. Так правильно.

Так и должно быть.

…Мы стоим на перроне у состава — я и Мэл. Наверно, даже хорошо, что Аделар не смог прийти. Нет, это, конечно, очень плохо — то, что рана у него болит и будет болеть ещё долго — но все-таки будет лучше, если мы попрощаемся наедине. Поезд похож на жестяную коробку с маленькими окнами, за которыми все равно до самой конечной не будет ничего не видать. Я смотрю вглубь тоннеля. Скоро я исчезну в нем. Исчезну, чтоб вернуться. А Мэл останется вот здесь, на этом берегу. И это непривычно. Я привыкла, что уходит он, а я пытаюсь удержать его. Но в этот раз — не так.

— Не страшно ехать в темноте? — спрашивает Мэл.

— Ни капли, — отвечаю я и вспоминаю, что я сказала о темноте адмиралу. Теперь я так не думаю. — А долго это?

— Несколько часов пути, — говорит он. — Остановка на заброшенной станции у самых окраин. Там такая глушь, что даже хедоры не бродят. Зато до города — рукой подать. Постарайся поспать, тебе это понадобится.

— Посмотрим… — Я вздыхаю. — Ну что? До встречи?

Вот как же глупо получается…

— До встречи, — Малкольм наклоняется и оставляет на моих губах короткий поцелуй. — Пусть это случится поскорее.

— Я ненадолго, — обещаю я. — Мне ведь есть, куда возвращаться. Нам есть… — Поезд едва слышно подает голос протяжным гудком. — Ой, он зовет меня… Уже?

— Уже, — улыбается Мэл. — Ты у меня сильная. Храбрая. Отчаянная душа. Ты вернешь нам Вика. И это будет радостная месть всем нашим бедам.

— Обязательно будет! — обещаю я порывисто. Подхватываю вещи и смотрю на дверь вагона. — Мне пора. Мне правда пора…

Малкольм молча прикасается губами к моей руке с кольцом, крепко обнимает меня на прощание и отпускает. Я захожу в пустой вагон, и поезд, вдруг качнувшись, плавно трогается с места. А мой летчик остается на перроне, и его лицо, мелькнув в прорези окна, исчезает за поворотом в полной темноте. В вагоне горят пару лампочек, но мне они не нужны. Я откидываюсь затылком на сиденье, коротко вдыхаю и закрываю глаза.

Впереди — Энгеда.

Впереди — Седая Госпожа.

Впереди — мой брат.

С первыми лучами закатного солнца я ступаю на землю Энгеды. Станция-призрак, на которой остановился мой поезд, тоже находится под землей, и поэтому мне пришлось подниматься по лестнице вверх, прямо по стене, а потом еще и открывать тяжелый каменный люк. Выбравшись наружу, я еле подавила в себе желание растянуться прямо на этой горячей от солнца земле — сколько же времени я не видела неба? И как они, эшри, выживают без солнечного света над головой? У них есть Исток и Солнечный ветер, но небо… что может заменить его? Я не знаю. Я выпрямляюсь и ступаю на землю Энгеды. Городские окраины уже совсем близко от меня.

Энгеда — великий город. Даже стоя здесь, на пустыре, среди колючек и камней, я смотрю на его стены и башни и прихожу в трепет. Каким же было это место тогда, еще до Первых смут? Я вспоминаю голограммы у Истока, и мое сердце вздрагивает. Это другой мир. Совсем другой. Все смешалось в моей голове. Последний раз я видела эти места почти три года назад. Я могу поклясться, что знаю каждую трещину в этих зданиях и каждый камень в гладких мостовых. Но ведь могло быть иначе. Я знаю этот город таким, каким я оставила его, и я видела его таким, каким он был задолго до меня. Каким он должен быть. Но что, если сейчас он окажется совершенно другим? Или это я смотрю на него другими глазами? Глядя на него, я вижу не отобранную родину — я вижу тюрьму. Перевожу глаза вдаль — а там, за городской чертой, совсем близко высятся башни Праотцов и Зиккурат.