Подошли Ма Ян и Ан Чун Гын. Вид у них был весьма удрученный.

— Кошелев удрал, — сказала Ма Ян. — Сразу после взрыва метнулся в какой-то закуток. А там люк в подвал. Мы спустились, но обнаружили только запертую изнутри дверь наподобие сейфовой. Вскрыть можно только автогеном, ну, или просто взорвать, но с риском обрушить всё. Похоже, подземный ход за пределы монастыря.

— Ладно, не расстраивайся, — постарался шуткой успокоить жену Ростислав, — наловим еще нациков.

— Кстати, как показали себя в реальном бою пистолет-пулеметы? — спросила Ма Ян.

— Один отработал идеально, но другой заело намертво, — ответил Андрей, уже успевший переговорить с бойцами.

Ма Ян выругалась по-корейски и сказала:

— Всё-таки использование нагановских патронов в автомате — паллиатив. Лучше бы применить маузеровские, но наган — основной армейский револьвер, боеприпасы есть на военных складах. В принципе, можно сделать два или три пистолет-пулемета под патрон Маузера специально для особо ответственных акций. Хотя это более подошло бы эсерам — с их-то любовью к индивидуальному террору.

— Кстати, товарищи, вы знаете про последнюю акцию эсеров в Москве? — спросил Сталин. — Прошлой ночью, сразу после рождественской службы некий Каляев из их боевой организации взорвал великого князя Сергея Александровича. Ноги улетели в одну сторону, голова — в другую. Москвичи говорят, что генерал-губернатор впервые пораскинул мозгами.

Физик оценил черный юмор, но что-то в происходящем казалось неправильным. Вроде бы князя должны грохнуть позже. Впрочем, история уже достаточно сильно отклонилась от известного Ростиславу и Ма Ян варианта. Хорошо бы найти способ спасти Каляева от виселицы. При всех своих эсеровских и религиозных заморочках "товарищ Янек" — человек деятельный и самоотверженный.

Еще один сюрприз преподнесла Ольга. Она заявила, будто между делом:

— Питерские товарищи сообщили по особой связи, что в столице утром произошли серьезные волнения. Священник Георгий Гапон, известный своей деятельностью в "товариществе рабочих", давно уже подбивал своих сторонников на шествие к Зимнему дворцу сразу после утреннего богослужения. Царю петицию вручить.

— Это не новость, — проворчал Троцкий и достал из кармана сложенную вчетверо листовку. — Я слышал эти разговоры про прошение еще перед отъездом из Петербурга. Вот, извольте посмотреть, как мы пытались возражать поклонникам Гапона.

Революционеры вчитались в напечатанный на рыхлой желтоватой бумаге текст.

"Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя, и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола… Освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих, ни от попов, ни от царей вы свободы не дождетесь… Долой самодержавие! Да здравствует вооруженное восстание народа! Да здравствует революция!"

Ольга одобрительно кивнула.

— Молодцы! Не в бровь, а в глаз! Только Георгий Аполлонович всё-таки протащил свою идею с петицией и приурочил шествие к рождественским праздникам. Питерцы передали окончательный текст петиции.

"Государь! Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга, разных сословий, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты.

Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.

И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немногого просили, мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука.

Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но в этом нам отказали. Нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8-ми в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений; устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.

Все оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской администрации, противузаконно, всякая наша просьба — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для них.

Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.

Нас поработили и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление.

Весь народ рабочий и крестьяне отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, совершенно не только не заботящегося об интересах народа, но попирающих эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну и все дальше и дальше ведет Россию к гибели. Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организоваться в союзы для защиты своих интересов.

Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты-эксплуататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады и грабители русского народа.

Вот что стоит перед нами, государь, и это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.

Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.