— Товарищ Вильямс, здесь послание для Старика от московского комитета. Не секрет, что после съезда в организации раздрай. Одни, в их числе и вернувшийся со съезда Грач, — за Старика, другие — за Мартова. А в брошюрах, изданных по итогам съезда, разобраться неосведомленному человеку весьма затруднительно. Вы сами читали творения наших доморощенных Цицеронов.

Последние две недели среди московских социал-демократов из рук в руки передавались брошюрки, отпечатанные в разных подпольных типографиях брошюрки с изложением событий на съезде. Каждый автор пропагандировал свой взгляд на причины и последствия конфликта. Меньшевики из руководства партии и редакции "Искры" обвиняли большевиков в бланкизме, сектантстве, начетничестве и стремлении к расколу. Большевики отстаивали идею построения боевой нелегальной партии и верность марксизму, без ревизионизма под маркой "национальных особенностей". От меньшевиков особенно доставалось московской организации социал-демократов и её руководителю-большевику Грачу (то есть Бауману). Плеханов выступал за объединение фракций, но без особого успеха. Судя по всему, отсутствие на съезде Троцкого с его склонностью к поиску компромиссов привело к большей ожесточенности конфликта между большевиками и меньшевиками по сравнению с развитием событий, известных Вельяминову из книг по истории партии. В Москве меньшевиков оказалось не очень много, но их интриги сильно мешали нормальной партийной работе. В этой ситуации Бауман не хотел терять время на поездку в Женеву. Но советы Ленина, уже завоевавшего колоссальный авторитет среди марксистов, были крайне необходимы для разрешения внутрипартийного кризиса. Деловой визит в Швейцарию сочувствующего партии "инженера Вильямса" подвернулся как нельзя кстати.

Андреева, похоже, говорила не всё. Вельяминов догадывался, что просьба о доставке послания — часть проверки нового для партии человека. Проверки, впрочем, довольно поверхностной, на взгляд физика, занимавшегося политической деятельностью в ельцинской и постъельцинской Российской Федерации в условиях бесконечных интриг и фээсбэшных провокаций. Но в начале двадцатого века опыта у подпольщиков еще не хватало, действовали почти прямолинейно. Только разоблачения Азефа и позднее Малиновского заставят революционеров быть более изощренными, проверять и перепроверять всех сколько-нибудь подозрительных людей.

Ма Ян осталась в Москве присматривать за фабрикой, повышать качество производимых громкоговорителей и подбирать людей посмышленее для новых цехов. Ростислав, как всегда, взял в дорогу минимум вещей, но не забыл блокнот, где делал расчеты. За последнее время Вельяминов привык обходиться без компьютера, вспомнив про выкладки на бумаге и умножение на логарифмической линейке.

В Женеве Ростислав остановился в респектабельном отеле недалеко от острова Руссо в соответствии со своим новым статусом представителя солидной фирмы. Из отеля физик поспешил в Сешерон. Доктор Федоров обрадовался, увидев знакомого.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Ростислав Александрович! Или мистер Вильямс? Как предпочитаете?

— Хоть горшком назови, только в печь не ставь, — ухмыльнулся физик. — Как жизнь идет в тихом городе у озера?

— Жизнь идет своим чередом. Лев Давидович постепенно поправляется, главным образом, стараниями Натальи Ивановны. Замечательная женщина! А Владимиру Ильичу нездоровится после приезда из Лондона. Съезд социал-демократической партии серьезно расстроил его нервы. Мы с Дмитрием Ильичем пытаемся убедить Надежду Константиновну, чтобы она уговорила мужа отдохнуть от политики месяц-другой в горах. Да и самой отдых пойдет только на пользу…

В дверь приемной постучали. Хозяйка пропустила к Федорову низкорослого плотного хорошо одетого мужчину, лысого, с черной бородой.

— Михаил? Какими судьбами? — врач вскочил. — Вот это встреча! Наконец-то приехал.

— Получил я твою телеграмму. Сначала не поверил, но обстоятельства заставили. Еле жив остался. Спасибо за предупреждение.

— Благодари… э-э… мистера Вильямса.

Оказалось, что неожиданный гость — профессор Филиппов из Санкт-Петербурга, редактор журнала "Научное обозрение". Когда Вельяминов рассказал Федорову про угрозу Михаилу Михайловичу, врач отнесся к предостережению достаточно скептически. Однако нападение в Нионе и ранение Троцкого произвело впечатление. Медик послал в Петербург телеграмму с намеками на угрозу для жизни. Для постороннего текст казался безобидным, но давний знакомый понял всё правильно. Филиппов тоже не был паникером, но, доверяя товарищу, стал присматриваться к окружающим. Ученому показался подозрительным один лаборант. По его словам и документам он закончил только церковно-приходскую школу, однако правильная речь заставляла думать о наличии, по крайней мере, гимназического образования. Приглядевшись, Филиппов заметил, как лаборант записывает что-то на клочках бумаги. Что и для кого? Михаил Михайлович при первой возможности постарался подпоить подозрительного типа. Лаборант не мог отказаться выпить за здоровье начальника. В водку профессор подмешал сильнодействующий наркотик. Пока окосевший работник ловил кайф, Филиппов просмотрел бумаги, оказавшиеся отчетом для Санкт-Петербургского охранного отделения. Не слишком разбираясь в сути экспериментов, шпик скрупулезно регистрировал всё, что творилось в лаборатории на Жуковской улице. Агент пришел к выводу, что основная часть работы по разработке нового оружия уже сделана, и есть угроза перевооружения бомбистов аппаратами Филиппова. Поэтому во избежание огласки "лаборант" предлагал уничтожить профессора без суда и следствия, документацию изъять и передать для изучения доверенным специалистам. Прочитав такое донесение, Михаил Михайлович с чистой совестью закрыл в лаборатории форточку, оставил рядом с окосевшим шпиком открытую колбу с концентрированным раствором синильной кислоты и разбил аппаратуру вдребезги. После этого первым поездом отправил жену с маленьким сыном к надежным знакомым на дачу в Териоки, а сам, прихватив бумаги с описанием установки, сел на шведский пароход до Стокгольма. Потом — через Данию и Германию добрался до Швейцарии.

Филиппов достал из кармана смятый листок.

— Вот, собирался обнародовать факт открытия и послать письмо в редакцию "Русских ведомостей". Теперь, возможно, опубликую в "Искре".

Вельяминов бегло проглядел текст, написанный мелким, но четким почерком Михаила Михайловича.

"В ранней юности я прочел у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну. Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии тысяч километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мной указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, как NCl3 (треххлористый азот), частью крайне ядовитых".

Интересно, но на первый взгляд выглядит абракадаброй. Вельяминов стал расспрашивать Филиппова о сути его открытия.

— Дело в том, уважаемый коллега, — отвечал профессор, — что благодаря энергии взрыва возможно превратить поглощение электромагнитных волн в веществе в их усиление…

Михаил Михайлович схватил салфетку и карандаш и быстро набросал схему с параллельными зеркалами.

— Смотрите, в момент взрыва луч многократно отражается от зеркал и усиливается, поглощая энергию распадения взрывчатого вещества.