Нора рассматривала то, что она делает почти с изумлением. Она честно старалась не отставать от Николь, танцевала и танцевала неплохо, но Николь, сама не замечая этого, все время сбивалась на ритуальные движения. Они её успокаивали. И именно это успокоение так удивляло Нору. Её напряжённость тем больше росла, чем спокойнее становилась Николь. Николь присмотрелась к её растерянности.

– Я тебя что, шокирую? – Спросила она нервничающую Нору.

– Не нравится мне такая тяжелятина. И танцуешь ты странно. Это и танец и нет: не совсем эстетично, но призывно, надо признаться.

Николь понимала её. Трудно к таким вещам отнестись без опаски впервые.

Потом вспомнила, как она первый раз увидела работу Джефа. Засмеялась над своим прежним смущением. Легко погладила Нору по плечу. Бедная, Стив тоже иногда бывает таким занудой. Значит, Норе расслабиться трудно. Надо будет ещё когда-нибудь с ней так попрыгать.

– Ну и пусть не нравится, пусть призывно, никого же нет. Ты просто проникнись этой твёрдостью ритма. Я же тебе не об эстетике толкую. Раскрепостись ты.

Вскоре у них стало получаться вполне слаженно. Нора неплохо вжилась в деятельное ощущение такой разрядки, вдохновения только не хватало.

– Надо было заняться этим до кофе, – выдохнула она, когда они закончили.

– Идея в голову не пришла, – с согласным покаянием откликнулась Николь

Предрождественский день начался для Джефа задолго до рассвета. Непривычное напряжённое ожидание рывком подняло его с постели, вселяя тревогу и беспокойство, заставляя привести себя в порядок, обостряя мысли, подстегивая чувства и почему– то вызывая нервную дрожь.

Сегодня крещение. Окончание прошлого. Пропасть. У него было ощущение, сходное с падением. Пике. Нажимаешь педали, Джеф? И как, получается? Ну, дожился.

Проснувшись, он босиком промаршировал на кухню, ощущая ковровую мягкость под ногами и там, усевшись верхом на стуле, задумался, пытаясь разглядеть в окнах хоть что-то среди непрозрачной черноты скрытного утра. Впервые осознанно пришёл в голову вопрос: а что дальше? Не прежние примерные расчёты: "башня" – Николь, "башня" – пенсия" или "башня" – Николь, переезд, какой-то другой вид деятельности". А именно: что будет жить дальше в его мозгу? Всё его прошлое промелькнуло перед ним.

Родители. Мировоззрение их вполне им разделялось, просто в силу их авторитета. До тех пор, пока не пошло вразрез с его способностью выжить.

Тогда связь порвалась. Но, пожалуй, только опираясь на своё прошлое, он заново создал своё мировоззрение. Если бы не его одинокое отрочество, не видать ему аэродрома, как своих ушей. Так и пялился бы всю жизнь в микроскоп или спектрометр, что-нибудь да определяя. То клетки, то прошедшие века. Как мечтал для него отец. И дело тут даже не в гибели отца и мамы – все теряют родителей раньше или позже. Дело в том, что их мировоззрение настолько мешало его собственному росту, что он чувствовал себя центром свалки в курятнике, где все куры дружно выражают своё деятельное сочувствие одной, имеющей рану.

Смерть родителей уничтожила в нём основу, за которую он держался в жизни, на которой до этого он создал свою жизнь. Вот что было больно.

Авария: а это уже крушение надежд. После неё пришлось тяжело возрождаться. И неизвестно, возродился ли он вообще, раз его до сих пор так волнует упоминание о самолётах и его лётном прошлом. Пожалуй, это был самый серьёзный удар по его мировоззрению. Подтверждение того, что в жизни нет стабильности. Авария породила в нём твёрдую убеждённость в бесполезности ожиданий. Он решил, что жизнь – слишком зыбкая поверхность, не дающая возможности на ней удержаться. Это была великая ломка убеждений, тщательно подкорректированных и устоявшихся, взрыв вулкана, уничтоживший полностью весь окружающий мир, который он сумел сам соорудить для себя.

Развод. Тут Джеф хмыкнул. Эмма в его жизни, это так, мнимое число. И вместе с тем не учесть её невозможно. Пожалуй, эту веху стоит назвать неизбежным следствием аварии. Просто ступень, окончание одних мучений и начало других. Кто-то из русских сказал: "страданиями душа совершенствуется". Как ни парадоксально это, но фактически развод стал для него благом. Если бы Джеф тогда, переступив через себя, оставил этот мусор под своим ковром, его жизнь была бы совершенно иной. И закончилась бы очень скоро. Развод позволил ему жить дальше. Упавшему, уничтоженному, но жить. Дал возможность восстановления, высветил путь. Странно, но он сейчас понимал, что эти годы после развода были самыми тяжёлыми в его жизни. Самыми безрадостными и самыми жестокими по отношению к самому себе.

Работа, вот что спасло его тогда. Очень помогает в плохих ситуациях. Джеф был искренне благодарен отцу, за то, что он научил его работать ещё в детстве. Джеф был искренне благодарен Майку за то, что он продемонстрировал, как можно получать удовольствие от процесса работы, которая сама по себе неинтересна и результат, в сущности, тебе не нужен. Джеф был искренне благодарен одному старому технику, Биллу за то, что он научил его отвлекаться работой от неприятностей. Хоть Джефа и обучали в академии, как очищать мозг, но иногда даже рефлексы перестают действовать. Сама работа, даже та, которая не нравилась, учила его жизни. Вынуждала двигаться тело в нужном режиме, создавала потерянный ритм заново. Помогала выжить, помогала ждать. Но работа – это не причина для желания жить и преодолевать трудности. Теперь работа для него – только обезболивающее, не стимулятор.

И значит, есть только Николь. Совершенно неожиданный подарок. Не предполагаемый, не просчитанный. Потому и подарок. Только вот смерти теперь ждать труднее, потому, что совершенно ясно, что это расстроит Николь. Любовь – великий лекарь. Такой же, как время. Но что дальше? С измочаленным сознанием, разочарованный, дважды начинавший жизнь заново, как он дальше будет создавать своё мировоззрение? Вплотную столкнувшись с верой в Бога, Джеф был потрясён мыслью о том, что Бог любит всех одинаково. Он никак не мог себе представить такое: одинаково любить и его и, например, Эмму? Это было непонятно и досадно. Вот Николь любить просто. Она так очаровательна, что её нельзя не любить. Но как можно любить последнего бомжа, который даже сам себя не уважает настолько, что забыл о себе? Общаться с ними было просто, это да. Для них существовал только текущий момент. Им было плевать на все вокруг. Они были способны позавидовать тому, что тебе есть где ночевать. Они были способны треснуть тебя бутылкой по голове, потому, что им были нужны твои деньги. Растительная жизнь без суеты и тревог.

Как там сказано – возлюби ближнего, как самого себя? По тому, как относился Джеф к самому себе, он мог совершенно твёрдо сказать, что так – не любят. Джеф был уверен, что самого себя, просто как человека, любить можно. Любого, первого попавшегося, совершенно абстрактного. В любом можно найти что-то хорошее, даже в совсем дерьмовом. Но вот только в Джефе было так мало любви к тому "просто человеку", который жил внутри него самого. И с этой проблемой любви-нелюбви к себе надо ещё разобраться.

Церковь его поражала. Предприятие, существующее две тысячи лет, имеющее свою структуру, свою систему управления: как же тут не восхищаться! Сейчас он мог с полным правом назвать себя приверженцем этого грандиозного сообщества, даже ещё не окрестившись. Как там во времена Иисуса Христа называли подобных ему? Боящиеся Бога? Здорово.

Он попытался сам для себя определить: в чём его истинное желание окреститься? Необходимо было слово. Причина. Опорная точка желания.

Вера? Смешно. Для истинной веры крещение не нужно. Всё это придумали люди. Это их догмы, не Бога!, да нет же!, отпихивая от себя непрошеные утверждения, пытался он что-то доказать сам себе. Ритуал тоже хорошая вещь – дисциплинирует. Без ритуала церковь бы умерла. Второй ватиканский собор совершил революцию в вере, обновив ритуал. Развернуть священников на мессе лицом к народу было очень мужественным решением.