Священники преклонили колени, одновременно все поцеловали алтарь и, возможно, по какой-то внутренней договоренности, а может в своей интуитивной синхронности, и заняли свои места. Отец Вильхельм протянул вперед руки и оглядел собравшихся.
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, – гулко разнёсся под сводами храма его медленный голос и Николь неожиданно похолодела.
– Аминь, – ответили все.
– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа да будет со всеми вами.
– И со духом твоим, – ответили ему и прихожане, и священники.
– Братья и сёстры, осознаем наши грехи, чтобы с чистым сердцем совершить Святое Таинство.
На несколько мгновений в церкви повисла сосредоточенная тишина, которая иногда нарушалась негромким покашливанием или шорохом одежды. По идее, в этот момент надо действительно осознать свои грехи, что бы они не мешали общению с Богом, не закрывали Его от человека, но у Николь сначала было просто пусто в голове, как в том котле, который висит много лет на дворе у деда. Бабушка его использовала вместо колокола, чтобы позвать их с озера на ужин. Ни одной мысли не пронеслось – может быть оттого, что она была взвинчена не меньше Джефа. Она только смотрела широко открытыми глазами и подмечала всё вокруг, словно только и делала, что вертела головой. И вместе с тем она не шевельнулась.
Она видела, как склонил голову Джеф с болью сдвинув брови и закусив губу, как Стив нахмурился и сцепил на животе руки. Она почувствовала, как шевельнулась возле неё Нора, неслышно переминаясь с ноги на ногу. Услышала, как сзади, еле слышно, прочистил горло папа.
Николь точно знала, что он сейчас смотрит на алтарь и просто ждёт продолжения. Она никогда не могла догадаться, о чём он думает в такие моменты: о своей работе или о том, что слышит в церкви. Мама, скорее всего, тихонько вздохнула и выражение глаз у неё стало каким-то больным, как тогда, когда с Николь что-то случалось. У мамы вообще сильно понимание своей вины. Николь, помнится, поразило это однажды, когда сильно папа орал на маму, что она потворствует Николь. Потом, когда Николь, расстроенная вконец, высказывала Джефу свои огорчения, он обронил что-то вроде: "умение заставить чувствовать себя виноватыми других людей можно отнести к дару, свойственному личности". Ей тогда было непонятно, согласен он с папой или нет, так она ему это и заявила.
На что он ответил: "может, папа отчасти прав? Подумай сама, не обязательно мне это говорить, просто подумай: часто ли мама позволяет тебе делать то, что ты считаешь нужным? Наверное, у неё есть причина, чтобы поддерживать тебя. Но и у папы может быть причина быть недовольным этим. И если ты уверена в том, что она всегда поддерживает тебя, подумай, может ты неосознанно пользуешься иногда своим положением? Я понимаю, что говорю тебе весьма неприятные вещи, но я и ещё добавлю. А если бы ты взяла автомат и пошла убивать неугодных тебе на улицах, просто потому, что считала бы что тебе это нужно, как ты думаешь, стала бы мама тебе подносить патроны? Ты просто постарайся осознать, о каких невероятных глубин подлости может дойти человек из-за чувства вины, если его начинает кто-то использовать".
Тогда Николь испугалась настолько, что вообще перестала маму просить о чём-либо, всё время одергивая себя: а вдруг она уже "берёт автомат"? Сейчас это всплыло неожиданно в совершенно другом свете. Николь тогда просто совершенно жутко обиделась на Джефа, так прозрачно намекнувшего, по её мнению, на подлость её мамы. Даже не просто обиделась, а отвесила ему пару хороших пощёчин, прежде, чем он успел поймать её за руки, напоминая, что он предупредил: скажет неприятную вещь. Она отцепилась от него и устроилась в уголке, молчаливая и обозлённая, размышляя, почему он так сказал. Потом эта обида всей своей тяжестью упала на неё саму, как только она присовокупила собственную вину. Сегодня она впервые подумала о маме не как о жертве её, папы или обстоятельств, а как о человеке, который бьётся всю жизнь в сетях собственных построений, так искажённых и нечётких, что не видит пути. И лишь сейчас она вдруг поняла: тогда Джеф вовсе не пытался выразить симпатию к её отцу, а глубоко сочувствовал Марине.
Под сводами поплыл глубокий голос, подхваченный немного нестройным хором собравшихся:
– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сёстры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга:
Николь ударила себя в грудь костяшками сжатых в кулачок пальцев, заметив, как медленно и с силой делает то же самое Джеф и повторила:
– Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых, и вас братья и сёстры молиться обо мне Господу Богу нашему.
Отец Вильхельм откликнулся:
– Да помилует нас Всемогущий Бог и простив нам грехи наши, приведёт нас к жизни вечной.
И все ответили ему:
– Аминь
– Господи, помилуй! – Сказал отец Вильхельм.
Странно, но у него это получалось с такой просительной нотой в голосе, что Николь, если была задавлена плохим настроением, иногда это не могла слушать без слёз. Может быть потому, что иногда сомневалась, что ей можно простить её прегрешения.
Иногда, она это точно знала, она была настоящей фаталисткой.
– Господи, помилуй, – откликнулись все.
– Христе, помилуй, – произнёс отец Вильхельм
– Христе, помилуй, – взлетело в храме.
– Господи, помилуй! – Воззвал отец Вильхельм.
– Господи, помилуй, – и как только ответили ему, он возвысил голос и пропел:
– Слава в вышних Богу!
Николь рядом с Джефом с ощутимой радостью подхватила гимн Славы – праздник! Надо славить Господа. Адвент окончен. Весь адвент они не слышали этого гимна.
– И на земле мир людям Его благоволения. Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя, ибо велика Слава Твоя. Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. Господи, Сын Единородный, Иисусе Христе, Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца, берущий на Себя грехи мира – помилуй нас, берущий на Себя грехи мира – прими молитву нашу; сидящий одесную Отца – помилуй нас. Ибо ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, Иисус Христос, со Святым Духом, во славе Бога Отца.
– Аминь, – сказали они с Джефом в один голос, вместе со всеми.
– Помолимся, – на миг отец замер у алтаря, пока стоящий слева от него отец Франциск переворачивал страницу лекционария. Настоятель посмотрел, помолчал. И начал вступительную молитву. Николь слушала её и мгновенно забывала всё то, что говорил настоятель, с холодом внутри глядя на алтарь и ругая себя за рассеянность. Её встряхнули только заключительные слова молитвы, как некий знак, что можно сесть:
– … Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.
– Аминь, – откликнулась Николь вместе со всеми и опустилась с облегчением на скамью, потянув за руку Джефа. Он вздрогнул, посмотрел на неё: наверное, ему очень не по себе. И сел.
Джеф даже не слышал, что говорилось на чтениях – ожидание сминало его сознание, вылепливая из его чувств памятник боли где-то в глубине души.
Казалось бы, да чего особенного? Словно он никогда не предавался магическим ритуалам. Определённое количество проверенных веками слов и жестов. Но здесь не было досадного и потому тянущего ожидания неизвестности. Тут была Тайна, как необходимый атрибут мистики, но Тайна, при всей своей непостижимости, не была устрашающей, а напротив, неожиданно светлой и радостной. И ощущение этой радости смягчало ритуал. Он стоял и размышлял о загадочном различии магии и религии, пока не одёрнул сам себя, с трудом возвращаясь к чтениям.
Предсказание Рождества Иисуса повторялось в двух отрывках из Библии и Джеф неожиданно снова погрузился в тревогу. Предсказания прихода Мессии напомнили ему сон, в котором он разбился в машине. Вроде самый обычный кошмар: он за рулём, удар, тьма, боль, и он – умер. Этот сон приснился впервые вскоре после его странной скоропалительной женитьбы, ещё в Японии. Джеф не придал ему никакого значения: мало ли какая ерунда может наснится по ночам? Но сон вернулся, во всей своей подробной неумолимой яркости, вернулся вскоре после аварии и ещё однажды, уже дома. И Джеф тогда задумался, анализируя его. Может быть потому, что уже был достаточно подготовлен к принятию такой неприятной ситуации, а может потому, что ему тогда уже было не о чем жалеть. Машина была незнакомая, не то чтобы он так видел, просто он знал это, как бывает во сне. Автомобиль и автомобиль, он даже знал его и сидел в нём не раз до этого, потому, что ориентировался в расположении необходимых вещей в нём, знал, как эта машина поведёт себя в непредвиденном случае. И вместе с тем, совершенно точно – это была неизвестная машина. Чужая, не его. Это было странно, но в снах всё странное. Он смирился с ожиданием, было даже любопытно: в самом деле так всё и случится или это просто вариации на тему бренности жизни? А когда появилась Николь и привела его в церковь, он изумился, столкнувшись вплотную с христианским пониманием времени. И тогда задумался впервые: так ли всё фатально предопределено в жизни, хоть и сосчитан каждый твой волосок на голове?
