Приятели ещё поболтали, вспоминая прежнюю пограничную жизнь. И как всё изменилось. Лишь к рассвету их таки сморило.

А в округе шаг за шагом распрямлялась, входила в рост и завязывалась почками полная живительных сил красавица-весна. Остатки снега обещали сойти в считанные дни. Земля, напоённая и отдохнувшая, готовилась разродиться бессчётной армией разноцветья и разнотравья. Зима отступала без сопротивлений. Мир перерождался. Он спешил жить, словно само время ускоряло свой бег. Но бег навстречу чему? Здесь всё представлялось уже не столь определённым.

Апрель едва успел утвердиться в правах, когда из распахнутых врат Жести потекла снаряжённая для дальнего похода конная вереница. В конце её тащились обозы, везущие тюки с провиантом, оружием и прочим скарбом. Возле лошадей бежали охотничьи собаки. Всадники, по случаю тёплой погоды одетые в простёганные куртки, держались собранно. Их брони с гербом Чёрной Розы, тщательно начищенные, покоились в вещевых мешках. Топоры, щиты и шлемы с откидным забралом и бармицей, дающие лучшую защиту от стрел, пристёгнуты к сёдлам. Мечи и луки до поры убраны в ножны и налучи. Час их ещё пробьёт. Ни у кого из покидающих крепость на этот счёт не имелось и тени сомнения.

Берущий своё начало поход не подразумевал какой-либо вальяжности. К нему готовились всю зиму. И вот время пришло.

Миновав по узким извилистым улочкам три пояса крепостных стен, где каждый из следующих был ниже предыдущего, подвесной мост над глубоким, по мирному времени безводным рвом, а за ним насыпной вал, всадники покинули Жестянку. С другой стороны от крепости располагался военный лагерь, а у главных ворот, как это часто бывает, раскинулся жилой городок. Юлиан сказал бы, что тот весьма походил на Бермонд, только раз в десять крупнее и населён не охотниками с козопасами, а торговцами и ремесленниками. Стражник обернулся в седле. Крепость оставалась позади каменным колоссом — не крепость, а сама по себе целый город, занявший вершину гористого возвышения, в чреве которого он провёл несколько далеко не худших месяцев в своей жизни. Крепостные стены, точно бывшие продолжением скальной основы, стояли замшелыми утёсами с зубчатым верхом, многочисленные башни, с расстояния кажущиеся тонкими, почти игрушечными, тянулись в небо и на них реяли знамёна. В центре крепости под самые облака возносилась похожая на трезубец цитадель. Здесь, в военном лагере, у них были настоящие учения, а не одна только их видимость, были вечерние посиделки с мужиками — воинами, а не теми, кто лишь носил подобное звание, были конные выезды и тренировки на стрельбище. А в цитадели была даже библиотека! Теперь же их снова ждала грязь и мозоли от постоянной скачки. Конец недолгой рыцарской жизни. Но Юлиан не роптал. Да и это самое рыцарство никто у них не отбирал. Они с Лопухом и остальными ещё устроят на Стене свой собственный рыцарский орден. Пусть остальные завидуют.

Управлять Жестью в отсутствии милорда Штрауба оставался комендант, сир Эрфос Гримм. Шрам уводил с собой новые три сотни рыцарей под командованием уже знакомого стражникам сира-усача Мэриха и пары подобных ему ветеранов. И с учётом тех отрядов, что до того отбыли на Рубеж, крепость заметно опустела. Последний раз такое случалось лет пять назад, во время больших учений. А ещё раньше — при последнем Нашествии, когда к Рубежу стягивались войска уже со всей страны. Но тогда была война.

Сперва отряд ехал на юг, к соединявшему берега бурной по весеннему разливу Корабели Императорскому мосту. Внушительный каменный мост располагался невдалеке от Жести, к нему вёл широкий тракт. Перейдя реку, кавалькада свернёт на север. Дальше их путь пойдёт вдоль левого берега по малозаселённым землям соседнего Северного удела. Всё время вдоль берега, вплоть до чёртовых Чащоб. Две недели пути, а там… там, по общему мнению, их уже ждали. Великаны и карлы. Вместе или порознь — не имело значения.

Мир дышал свежестью. Он был чист, юн и наполнен солнцем. Всё в нём шуршало и потрескивало, ещё невидимое, ещё скрытное, но уже подступающее. Природа дрожала от накопленных за долгую зимнюю спячку сил, она стремилась скорее разродиться в нечто новое. Лошади, чуя её бурлящие порывы, то и дело срывались на рысь, и их приходилось сдерживать. В щекочущем ноздри воздухе витала сладостная эйфория, заставляющая сердца биться чаще, а мысли уноситься вдаль, навстречу неведомому.

И они не свернут, что бы ни ждало их впереди.

…Временами солнце пряталось за тучами и занимался дождь, а ночами ещё случались морозы. Но ни у кого это не вызывало даже ворчания. Командор с мэтром — и второй в особенности! — своей решимостью поддерживали боевой пыл остальных. Мечи, топоры, стрелы и горшки с горящим маслом — всему запасённому найдётся применение. Очистить родную землю от полчищ поганящей её нелюди являлось первейшим долгом каждого из воинов Империи.

Дорога стлалась под копытами. Проносились мимо перелески и редкие, одиноко стоящие деревушки, где народ промышлял охотой да рыбной ловлей. Сменяли друг друга продуваемые всеми ветрами холмистые равнины, а за ними вставала вдруг могучая древесная гряда или ещё голая рощица с лежащими в ней последними снежными островками. Заливные луга покрывались пушком прорастающих трав. Слева несла свои воды Корабель. Местами её берега щетинились скальными выползнями, вспоровшими их своими гранитными клыками. Повсюду чирикали воспарявшие после зимних стуж птахи, желтели россыпи мать-и-мачехи и тощие заячьи спины улепётывали перед подступающим громыханием.

Обозные колёса чавкали во влажной почве, временами увязая, но пока везде удавалось найти проезд. К тому же, солнце с каждым днём сушило землю и облегчало передвижение.

Шрам в старой походной куртке с нашитыми металлическими бляхами и в обычном солдатском плаще скоро вёл своё малое войско. Приказы командор отдавал таким голосом, что повторять дважды не приходилось. Облака меланхолично проплывали над головами всадников белыми кораблями в намытой дождями до прозрачности синеве. Ветер гнал их на север. Тоже на север.

Недели похода слились в единый миг.

И вот в один из дней ближе к вечеру, когда уставшие лошади плелись, низко опустив головы, а их наездники клевали носами, впереди показалась иссиня-зелёная, кажущаяся со стороны вовсе непроходимой хвойная стена. Лица рыцарей посуровели. Многие осеняли себя святым знамением. Походный капеллан с крестом в руках затянул молитву, прося для них у Творца всего сущего помощи и душевной стойкости в минуты опасности. Ветер развевал его длинные непокрытые волосы и полы багряного одеяния, унося певучие слова к Чащобам.

Первая часть пути пройдена. Они устраивались на ночлег. И каждый, бросая невольные взгляды на недальние дебри, ощущал внутри нарастающую против воли тревогу.

Дальше лежало неведомое. Безлюдье. Темнолесье. Дикий край.

Ночь выдалась холодной и непроглядной, как если бы кто-то залил весь мир густыми чернилами, и даже пламя костров не могло того исправить. Тусклые искры звёзд нехотя поблескивали в прорехах туч. А над лагерем, пугающе ухая, летали ночные птицы.

После дневной скачки мышцы ныли, прося отдыха. Верхом мечтаний для каждого было ощутить в желудке тёплую тяжесть кормёжки и скорее бухнуться спать. Но командор думал иначе. Вместо обычного дозора выставлялся аж утроенный. Всем, не исключая магов, было велено надеть брони. Никакие протесты, что лишнее железо сковывает движения, мешая проделывать должные пасы при сотворении чар, и вообще спать в нём едва ли возможно, Шрама не волновали.

Мэтр Кроули и четверо его подмастерьев, участвовавших ещё в осеннем походе, подчинились. Маг вновь взял с собой учеников. Хотя, вернее будет сказать, что здесь они напросились идти с ним. Гера и та проявила такую горячность, какой старик уж от этой скромницы никак не ожидал. От Сольена — несомненно, но и остальные ведь под стать! Мэтр долго упирался, а, в конце концов, согласился. Учение в бою несравнимо с учением в тихих школьных залах. Помнится, в былые годы он доказал правдивость данного положения на собственном примере.