И это мне тоже знакомо. Только вот я был из «своей стаи», но тоже получил ударную дозу насмешек. Такую жирную, что она убила во мне все хорошее на долгие годы. И в итоге я даже выработал собственную философию, чтобы стать таким как они.

Хорошо, что мой кофе уже остыл, потому что следующий глоток я делаю, что говорится, от души.

А Молька усмехается, откусывает жирный кусок шаурмы, прожевывает и добавляет:

— Пришлось оттачивать единственное оружие против королев автострады: сарказм и стеб. Они так смешно от него шарахаются. Ну, знаешь, когда думают, что Их Величества могут огрести по напудренной физиономии — знают, что делать. А когда делают вызов их мозгам — тут автоматическое фиаско. У них даже глазки становились маленькими-маленькими, как у змей. Хотя нет, змей я тоже люблю. Так что глазки были просто маленькими, как у не умных женщин, пытающихся думать.

Она берет паузу, чтобы доесть шаурму, и я еще раз удивляюсь, как с такими зверскими аппетитами она умудряется быть такой фигуристой. Нет, конечно, она не худышка, а вполне себе здоровая девушка с нужными приятными округлостями, но при этом ни тебе складок, ни тебе обвислостей. И мне реально нравится ее здоровый аппетит…

— А дальше была еще одна школа жизни — контора Клеймана. — Вера бросает обертку от фастфуда в ближайшую урну и забирает из моих рук свой стаканчик кофе. Когда пьет, то почему-то смотрит прямо мне в глаза, словно ждет нелестные комментарии.

— К нему приходили дорогие жены дорогих мужей, и у них тоже было свое мнение насчет того, какой должна быть помощница адвоката: молчаливой, совершенно невзрачной и по покорности где-то между тумбой и настольной лампой.

— И поэтому ты стала… молью, — как-то немного ошарашенно озвучиваю свой вывод.

— Да. Потому что незаметную моль никто не станет трогать, травить и самоутверждаться за ее счет. Когда к одному богатому мужику приходит одна богатая женщина, она хочет все его внимание, и не станет терпеть соперницу, даже если по факту именно она будет вести всю бумажную волокиту ее блестящего развода. Ну и когда ты — что-то вроде пресс-папье, тебя просто не замечают. Все счастливы.

Вот так, мы впервые говорим без насмешек, серьезно и по-взрослому, а у меня даже слов нет. Только большое желание взять себя за шиворот, вернуть в прошлое и хорошенько врезать за секунду до того, как я впервые полез к Мольке со своими глупыми шутками.

Потому что не понимал, зачем Антон держит возле себя Ослиную шкуру, если может взять любую красотку. И потому что мне нравилось доводить ее до бегства. Я ведь тоже когда-то был Ослиной шкурой и, положа руку на сердце, измывался над ней чтобы никто не заподозрил во мне прошлого Марка Червинского.

А ведь мне тридцать четыре.

И я вроде как давно не нуждаюсь в общественном одобрении каждого поступка.

Вот кто бы мне сказал, чего вдруг я так разоткровенничалась с Червинским?

Видимо, наружу вылезли старые комплексы и, чего скрывать, мое собственное прошлое «подкидыша». Почему-то захотелось рассказать Червинскому, как становятся Мольками и злыми на язык женщинами, хоть вряд ли он так уж много понял. Красавчики и красавицы всегда из других вселенных, где прекрасны даже дождевые черви под ногами.

Пока мы прогулочным шагом молча идем по заснеженному тротуару, у Червинского то и дело звонит телефон. Марик что-то ворчит, потом кричит, потому уже почти не сопротивляется и в конце концов, пряча телефон после десятого звонка, останавливается и говорит:

— Мне надо вернуться в офис: случилось ЧП и это, кажется, надолго.

— Без проблем, — улыбаюсь я.

На публику, потому что именно сегодня хотелось провести вечер не одной. Нет, можно и подруг позвать и даже открыть то дорогое шампанское, которое берегла для особенного случая, но факт остается фактом — мне хотелось побыть с Червинским. И повторить наш постельный подвиг. Возможно даже пару раз. Возможно даже с финальной хвалебной одой в его честь.

— Я отдам тебе водителя, а сам поеду на такси.

— Ок.

Он секунду смотрит на меня, и как будто чего-то ждет.

А я быстро поворачиваюсь и ныряю в машину, которая все это время следовала за нами, как привязанная. Нельзя показывать, что я к нему привязываюсь. Потому что тогда он будет думать, что покорил вершину и вытоптал ее вдоль и поперек.

Раз мне больше не за кем присматривать, то нет смысла возвращаться к Червинскому домой.

А у меня в квартирке тишина — как в склепе.

И даже порадоваться не получается, потому что я слишком привыкла, что Марик всегда рядом: шутит, обзывается и… делает всякие приятные мелочи. Грубо, но ухаживает. И приятно пахнет.

Самый ужас начинается утром, когда я сонная иду готовить свое фирменное от «шефа» — хлопья с йогуртом и бутерброды с арахисовым маслом и ветчиной. И тупо таращусь на ни разу не использованную мультиварку и сковородки, и всю остальную посуду, вспоминая, как ловко Марик готовил завтрак и умудрялся при этом выглядеть не перепуганным мужиком с девятью из десяти порезанными пальцами, а почти богом.

Да ну блин!

Я что — безрукая? Я тоже могу. Подумаешь — омлет, пффф!

Через час, когда моя чистая кухня превращается в полигон битвы, а я, с зареванной физиономией лью горючие слезы в намертво пригоревший к керамической сковороде омлет, до меня доходит, что все — дергаться поздно.

Я влюбилась в гада Червинского.

И не потому, что он красавчик, который умеет готовить, ворочает миллионами и классно целуется. Не за фантастический секс, и не его доброе сердце.

А… просто так.

Мой рациональный мозг не может разложить чувства на атомы, отсеять лишнее и избавить себя от патологического желания взять — и отправить ему тупое селфи, или просто голосовое сообщение. И если от первого меня удерживают красные глаза и сопливый нос, то второе я сделать не успеваю, потому что на экране планшета, где я уныло листала ленту инстаграма, появляется знакомое лицо.

Червинского. С улыбкой во всю рожу и огромной подмышечной грыжей, которая почему-то похожа на Риточку.

От неожиданности у меня мгновенно высыхают слезы, и я успеваю поймать ускользающую новость до того, как ее сменит другая. Даже не пытаюсь анализировать, откуда ЭТО взялось в моем инстаграме (судя по текстовому сопровождению — из каких-то гламурных новостей). Но то, что это мой Червинский — нет никаких сомнений. Одет с иголочки, а рядом, вцепившись в него клещом, позирует Риточка.

И приписка: «Редактор модного журнала, наконец, рассекретила личность своего жениха!»

— А ничего, что это личность моего жениха?! — Я яростно тычу пальцем в довольную моську Пустых мешочков, сожалея лишь об одном: почему в наше время никто не додумался сделать приложение «Вуду онлайн»?!

Когда через полчаса моя чудесная стерильная кухня превращается в поле боя между моим «я не ревную» и «я эту Риточку на американский флаг порву», у меня звонит телефон.

Осматриваюсь, пытаясь хотя бы примерно, на звук, определить, куда его зашвырнула в порыве злости. Кажется, за диван, так что приходиться поднапрячься, чтобы отодвинуть проклятую мебель подальше. А еще говорят, что в состоянии аффекта у человека случается неконтролируемый прилив сил. Куда, скажите пожалуйста, подевался мой?

Обрел разум и пошел разбираться со сладкой парочкой?

Когда достаю телефон, на экране пара неотвеченных от Червинского. И чего, интересно, вдруг забыл о работе, решил позвонить. Может, думает, что я еще не в курсе и сейчас расскажет сказочку про серого бычка?

И не успею я решить, перезванивать или вообще выключить телефон, Червинский звонит в третий раз. Я беру трубку и прежде чем дать ему произнести хоть звук, громко зеваю. А пусть думает, что только проснулась.

— Ты что, еще в кровати? — настороженно спрашивает Марик, и я сонно говорю «Ага!». — Задницу отлежишь, красавица моя.

— Что это ты так о ней переживаешь, — не могу удержаться, чтобы не подыграть в ответ.