В общем, примерно к обеду, сидя у себя в офисе, я составлял план покорения.

Она огрызается только потому, что не видела меня в деле. А я, чего уж там, вел себя как кусок дерьма, издеваясь над бедняжкой ради просто так. Не все в жизни рождены красотками, не всем дано блистать и сверкать, но история знает много примеров, где мужчина был харизматичным лидером, а его женщина — серой мышкой. Ну взять хоть…

Ленина и Крупскую.

Образ, живо вылепленный моей фантазией, заставил меня корчиться от хохота.

Ладно, пусть будет Бандерос и Гриффит: не просто же так ее называют «голливудским чучелом».

Занимаясь, как Юлий Цезарь, сразу кучей дел, я параллельно представлял, как шаг за шагом возьму эту неприступную цитадель, максимум, за две недели. Практически вижу, как моя адская козочка снимет колючую шкурку и охотно свалится в счастливый обморок прямо мне в руки.

А потом вдруг — бац! — и я торчу у нее под офисом с охапкой цветов, как какой-то влюбленный осел из мелодрамы.

Да еще и не один, а на пару с таким же кладоискателем, который смотрит на мою козочку, как кот на сметану. А она, вместо того, чтобы врезать ему по яйцам, готова свалиться в руки, словно груша.

Нет, сегодня я точно познакомлю ее задницу с тяжелой рукой Марка Червинского!

— Раз, — отчетливо говорю я, потому что до придурка явно не доходит, что я не шутил начет его веника и места, куда его воткну. Еще и так старательно, что через месяц у него из задницы прорастет целый розовый куст. — Два.

— Червинский, прекрати!

Моль пытается обойти меня, но я снова заталкиваю ее себе за спину. Пусть привыкает, что место женщины — за мужем.

— Три, — заканчиваю я, но Туалетный утенок, наконец, включает автопилот, и отваливает.

Жаль, что только к машине, а не за горизонт. — А теперь исчезни. Совсем.

Молька что-то выкрикивает у меня из-за спины, но я больше и сильнее, и вообще, если нужно, могу запросто закинуть ее на плечо и унести в наш счастливый закат.

— Я перезвоню, Вера, — раздраженно бросает придурок, садится в машину и нервно стартует с места.

Самое время наслаждаться триумфом, но не тут-то было, потому что стоит расслабиться — и на загривок опускается букет. Причем не раз и не два: Верочка обхаживает меня, как профессиональный банщик.

— Прекрати, блаженная! — ору я, только чудом пасуя вниз по крыльцу. Даже странно, что не скатился кубарем. — Успокойся, больная!

— Ты — наглая самовлюбленная свинья, Червинский!

Молька снова замахивается и на этот раз у нее такое хорошенькое личико, что я забываю выставить вперед руки. Блин, а ведь она не такая уж и серая мышь. Не красавица, конечно, но милая — жуть! Особенно когда такая румяно-злая.

— А ты — булочка, — пытаюсь засмеяться я, но вместо этого получаю еще раз.

Теперь уже от всей души, так, что рот наполняется лепестками и колючками, и глаза лезут из орбит. И пока пытаюсь выплюнуть всю эту дрянь, Верочка входит в раж. Наверное, со стороны мы выглядим очень влюбленной парочкой, потому что даже сейчас мне не хочется послать ее на хрен.

Хочется… Да, черт, хочется обнять!

— Ну все, адская козочка, пора в стойло, — сквозь дурной азарт рычу я и, улучив момент, хватаю Мольку сразу двумя руками. Она брыкается, вопит, обзывает меня гадом, но сила на моей стороне. — А ну-ка перестала дергаться, Молька. А то раздумаю жениться.

И она вдруг правда успокаивается, и даже роняет то немногое, что осталось от роскошного букета.

— Червинский, признавайся, — Верочка обеспокоенно хмурится, — ты того… пьяный?

— Нет, — широко лыблюсь в ответ, — я в тебя, кажется, влюбился.

Много лет назад, когда я был еще старшеклассником, я был… как бы так сказать… В общем, на свидание со мной не соглашались не то, что красавицы школы, но и не красавицы тоже. И даже страшненькие держали во френдзоне, потому что я был тощим, долговязым и прыщавым. В общем, тогда же меня угораздило влюбиться в одну красавицу, которая выставила меня на посмешище таким образом, что до сих пор противно вспоминать. После этого я понял свое предназначение: сбивать короны с вот таких напыщенных дур, чтобы у простых парней, вроде меня, был шанс вытереть об них ноги. Но я не стал надевать маску Бетмена, нее корчил Супермена. Я решил стать приманкой для Королев: самым охуенным мужиком, которого они встречали, и мимо которого просто не могли бы пройти. В этом слабость всех красивых женщин: они уверены, что против них невозможно устоять, и непременно захотят в свою коллекцию еще один Прекрасный образец.

Так я полюбил спортзал, подправил нос, запустил щетину и превратил секс — в искусство.

Правда, нужно сделать поправку, что я не был классической Золушкой, потому что родился Принцессой и деньги без ограничения спались на меня из родительского кармана.

Правда. Тогда никто не предупредил, что наступит время — и придется платить по счетам.

Я нашел ту школьную королеву, и она меня, конечно, не узнала. Я поднял ее к небесам, надел на ее пальчик кольцо с бриллиантом — и растоптал, когда она со слезами на газах совершенно искренне признавалась мне в любви. Я видел ее падение с пьедестала и во мне ничего не дрогнуло. Абсолютно.

Вот тогда в моей голове накрепко засел мысль: никогда и ни за что на свете меня не получит ни одна женщина. Я буду брать их — красивых, офигенных и крутых — использовать и уходить, оставшись в памяти самым лучшим мужиком, что у них был, и которого они так и не смогли заарканить.

И до вчерашней ночи я был верен своему личному кодексу.

Так что не будет большим преувеличением сказать, что сейчас я сам от себя в глубоком шоке. Собирался же просто предложить ей встречаться по серьезному, а тут вдруг:

«Люблю, женюсь…»

— Ты… что-то принял, да? — еще больше хмурится адская козочка. — У тебя сейчас инопланетяне захватывают землю? Пришла Годзилла? Падает луна?

— У меня сейчас срыв покровов, — охотно подыгрываю я.

Вот бы ее поцеловать! Пусть только даст повод обнять покрепче — на хрен зацелую всю, как маленький. Оставлю на ней кучу маленьких красных пятен, а Клейману скажу, что у моей невесты — ветрянка.

Ха, невеста!

Мне нравится, как это звучит, и ничего во мне не дергается от страха распрощаться со свободой. Значит, как говорит Антон, я вызрел для серьёзных отношений.

Правда, Вселенная, в следующий раз, в другой жизни, ты не могла бы влюбить меня в женщину… посимаптичнее? Ну так, на всякий случай прошу, не подумай, что жалуюсь.

— Червинский, убери от меня свои клешни и езжай домой, пока я не вызвала санитаров.

— К тебе домой — хоть сейчас. Ну или ты ко мне. У меня есть «Дом Периньон».

— Как пошло — ловить девушку на дорогое вино. — Молька каким-то чудом выкручивается из моих объятий, и я только усилием воли не разрешаю себе сграбастать ее снова.

Теперь я знаю, что любовь — это быть добровольно больным на всю голову.

Не, меня не трясет и не распирает от радости от этого признания.

Хотя нет, все-таки чуть-чуть меня трясет: от злости и от желания поднять то, что осталось от букета, догнать Егора и… исполнить угрозу Бабника.

Как он мог?! Приехать ко мне с цветами после стольких лет — и трусливо поджав хвост, сбежать от простой угрозы? Почему не набил Червинскому морду? Испугался что тот больше и шире, и выше на голову?

— Мне нужно поесть, — ворчу себе под нос, пытаясь на минуту отделаться от плохих мыслей. Так уж устроена моя голова: чтобы нормально думать, я должна как следует заправить «тепловоз», и тогда за пятнадцать минут все разложу по полочкам. А если добавить к этому чашку крепкого кофе, я становлюсь практически машиной Тьюринга. — Что? — вскидываю руки, когда понимаю, что Бабник и с места не двигается. — Что именно ты не понял?

— Жду название ресторана, — со спокойствием удава и улыбочкой Эрика из «Русалочки», поясняет он.

— Не хочу в ресторан, хочу дозу вредного холестерина. — Он все еще не понимает, так что приходиться пояснять: — В «МакДональдс».