— Мамусь, — я подошла и обняла ее за плечи. Мама тяжело вздохнула. — Прости, пожалуйста, и пойми — я хотела как лучше. А Аркаша, он очень хороший. Постарайся меня понять. И потом, ты же меня сама воспитала, разве я могу выбрать плохого человека?

— Ну уж не знаю, — мама оттаяла и, кажется, даже прослезилась. — Он мог тебя обмануть… Хотя нет, он слишком простоват для этого. Ладно, пойдем, а то гость уже заждался.

Мы взяли тарелки, чашки и разрезанный торт и пошли в зал, где нас уже ждал Аркаша. Он, конечно же, понял, что сейчас на кухне решалась его судьба, и ужасно нервничал. А может быть, еще и слышал наш разговор. Всё-таки двери и стены в мамином доме толщиной не отличались. Вид наших умиротворенных лиц Кешу успокоил.

Я сходила за кипятком и разлила горячий травяной чай по чашкам.

— Попробуй, — подвинула напиток избраннику. — Мама травы сама собирает.

— Очень вкусно, — сказал он, сделав первый глоток. — Я такой в детстве пил — бабушка заваривала.

Мама сначала насупилась — сравнение с бабушкой ей не понравилось, но потом улыбнулась: раз парень корнями из деревни, значит, не гнилой. Это был один из ее непреложных постулатов.

Через несколько минут они уже увлеченно беседовали, вспоминая прелести советской деревни. Я даже почувствовала себя немного неуютно — приревновала что ли? Сначала — враг народа, а теперь уже — как сын родной! Я смотрела на маму и украдкой вздыхала. Как она постарела! Угольно-черные волосы стали пепельными, морщины заполонили лицо, вся она как-то осунулась и похудела. Почему я раньше этого не замечала? Сердце заныло тоскливо и тревожно. Первый раз мне пришла в голову мысль, что когда-то я потеряю самого дорого человека на свете.

— Мамусь, ты-то как? — влезла в чужой разговор.

— Да всё нормально. С Дуней каждый день друг к другу в гости ходим, так что — не скучаю, — ответила она мельком и снова погрузилась в беседу с будущим зятем.

Когда за окном стемнело, и блеклая худая луна принялась заглядывать в неприкрытые окна, мы дружно перемыли посуду и отправились спать. Мама тоном, не терпящим возражений, велела нам разложить диван в зале. В комнате, где я обычно ночевала, кровать была полуторной, и вдвоем с Кешей мы туда, конечно же, не влезли бы. Было неудобно, но мама развеяла все мои сомнения одной фразой.

— Нечего людей смешить, — сказала она и принялась доставать нам постельное белье.

Только, когда мама на втором этаже перестала ворочаться и вздыхать, а Кеша убаюкивающе засопел, прижимая меня к себе, я провалилась в сон.

Было темно, сыро и душно. Я огляделась — какая-то каморка с низким потолком и земляным полом и парой дырок в потолке, через которые проникал солнечный свет. Свежего воздуха через них не сочилось — только полуденная духота.

Живот сводило от голода, сколько я уже не ела? Попыталась подойти к двери, обозначенной лишь узкой полоской света снизу, но тут же взвыла от боли — нога была прикована цепью к стене. И похоже, я уже не раз так дергалась, щиколотку ободрало до крови и теперь она нещадно саднила. Я бы села на землю, заменявшую пол, но обнаружила, что я всё еще нагая. Опять сон!

Я успокоилась. Всё-таки, как бы он ни казался реальным, рано или поздно я проснусь. Между тем глаза понемногу привыкли к темноте — не было здесь ничего, куда можно было бы сесть. Выходит, я так и буду стоять, пока не проснусь? Мысли путались, живот снова напомнил о себе судорогой.

Почему меня не кормят, если хотят продать? Я же правда умру от голода. Часть меня тут же отозвалась радостью — именно так! Лучше умереть, чем брать пищу у Харима. Он приходил несколько раз и приносил черствую лепешку, помахивал ею перед моими глазами.

— Пойдешь со мной, получишь еще, — притворно ласково начинал он.

Я неизменно отвечала плевком, после чего получала сучковатой палкой по бедру и, скуля, отползала в угол. Боль была мне непривычна, в родном селении меня никогда так не мучили. Когда Харим меня бил, я старалась держаться, но оставаясь одна, боялась, что не выдержу. Не голода, а именно побоев — и сдамся. Ни за что! Я яростно тряхнула головой, рассыпая по плечам длинные волны волос.

— Цвих!

Что-то зашуршало, завозилось в углу.

— Цвих! Цвих!

Неведомое существо прокапывало дорогу в мою тюрьму. И насколько я чувствовала — оно было не прочь мною полакомиться. Почему же мне не страшно? Не испугалась я и тогда, когда нора в конце концов была прорыта и по полу заскакали несколько пар красных глаз. Крысы! Огромные серые твари с длинными лысыми хвостами. Их было пятеро. Сейчас набросятся и обгрызут мне ноги — они хотели именно этого. Откуда я только это знала? Наверное, и так было понятно. Нет. Я видела их мысли, будто картинки мелькали в мозгу. Почему же вместо криков о помощи я жутко обрадовалась?

А помощь пришла бы тут же — слух, обострившийся до звериного, подсказывал, что за дверью кто-то топтался. Тяжело дышал, хватая полным ртом горячий воздух. От него пахло потом и чем-то съестным, отчего и без того болевший живот разнылся еще сильнее. Вот уж скотина, сам ел, а меня морил голодом! В том, что за дверью Харим — я не сомневалась. И крыс пустил не иначе как он, чтобы меня усмирить. Наивный!

Присев на корточки, я протянула руки к существам, от которых в реальности сиганула бы на ближайший столб. Они остановились, заводили носами, задергали усами — поняли, что перед ними не просто человек, а сестра по крови. Пока они тянулись ко мне звериными рассудками, я выяснила, что их и правда принесли в клетке и подставили к нарочно прорытому, но слегка обрушенному ходу. Крысы были людоедами — кормили их исключительно человечиной. Насколько поняла — мертвыми рабами. И сейчас они были очень голодны, их нарочно не кормили несколько дней.

Всё моё существо застонало от жалости, подумать только — к крысам! Я гладила их, доверчиво прильнувших к моим ногам, и плакала. А они жались, как сироты и мысленно жаловались, что такая жизнь им самим мало нравилась, но они хотели жить. Вот так — ласкаясь с крысами, я совершенно забыла о том, кто ждал моих криков за дверью.

Но он сам напомнил о себе. Похоже, устал ждать. Дверь распахнулась, впуская жар и яркое солнце, резанувшее по глазам. Проморгавшись, я наконец-то разглядела Харима. Он замер в дверном проеме с лепешкой в одной руке, палкой — в другой, и открытым ртом. Не ожидал, гадина, что крысы не только не причинят мне вреда, но и будут ласкаться как послушные котята.

Я бы злорадно рассмеялась, если не голодные животные. Они страдали, и оттого мне становилось гораздо хуже, чем от собственной боли. Стиснув зубы, я подползла к Хариму и вырвала из его рук лепешку. Ногу при этом свело от пронизывающей боли — казалось, цепь врезалась в живое мясо до кости. Не обращая больше внимания на остолбеневшего Харима, я принялась крошить лепешку и кормить своих подопечных. Они радостно взвизгивала, выхватывая из моих рук кусочки. Только когда лепешка закончилась, и крысы уставились на Харима воспаленными красными глазами, он очнулся и тут же захлопнул дверь.

— Ведьма! — послышалось за дверью. — Эта тварь еще и ведьма!

Правильно, гадина, бойся меня. Я тебе еще отмщу. Ловя мои мысли, крысы взъярились, снова зацвихали — кого рвать?! Ради меня они готовы были на всё. И я — ради них.

Мы так и просидели с ними до вечера, пока солнечные дырки в потолке не потемнели. Словно встретив давнюю родню, мы никак не могли наговориться друг с другом, насколько это слово было приемлемо к нашему общению.

Ночь выстудила мою тюрьму, выжала тепло, заставляя стучать зубами. Я обессилено плюхнулась на землю и прикрыла глаза. Голова кружилась, ногу раздуло от боли. Крысы встрепенулись, засуетились около меня, а потом побежали к стене и принялись копать землю. Неужели, пророют мне ход на свободу? Я обрадовалась, но тут же вспомнила про цепь и чуть не разрыдалась.

А крысы между тем прорыли лаз и скрылись. Со мной не осталось ни одной. Я прижала коленки к животу и заскулила — опять одна. Я была рада, что они на свободе, но так хотелось, чтобы они еще вернулись. По щекам снова потекли слезы.