– Я записал то, что мне удалось узнать, – парировал следователь. – Я подготовил все материалы и наработки по этому делу для передачи в Модранский отдел.

– Зачем? – сыграл удивление Пчинский.

Адлер напрягся и неуверенно произнес:

– Я вчера Вам подал заявление на отпуск согласно графику. Вы его утвердили, помните?

Начальник возмущенно выдохнул.

– Никаких отпусков, пока я не увижу реальных подвижек по этому делу от Вас лично, это ясно? У меня нет ни времени, ни желания с Вами сейчас спорить, понятно? Жду Вас завтра в отделе.

Глядя вслед уходящему начальнику, Адлер хотел про себя подумать: «Старый придурок», но его губы дрогнули и шепотом выпустили эти слова.

Пчинский остановился, обернулся и спросил:

– Вы что-то сказали?

– Нет, – тоскливо ответил следователь. – Вам послышалось.

Длинные коридоры клиники акушерства и гинекологии освещались холодным спокойным светом люминесцентных ламп. Дежурный врач совершал вечерний обход, проверяя своих рожениц и тех, кто уже стали матерями. Обычно дети стремились явить себя миру вне зависимости от времени дня, потому в больнице все шумело целые стуки, но этот вечер выдался спокойным на удивление.

Приемные часы для посетителей подошли к концу. Пожилая регистраторша Клара Волчкова уже собиралась домой, погасив свет на рабочем месте и сменив теснивший ее халат на более вольные одежды. Пока она спускалась по ступеням холла, ведущим прямиком к выходу на улицу, в ее голове мелькали мысли то о внуках, то о пирогах, но мгновенно моргнувшие лампы заставили ее остановиться. В отражении стеклянных окон широких входных дверей она разглядела силуэт за спиной. Регистраторша обернулась к нему.

– Пани Волчкова, простите, что потревожил, – произнес вежливо молодой парень в форме, устало потирая лицо. Другой рукой он прижимал медкарту к груди. Низко посаженный чепчик прикрывал его глаза наполовину. Остальную часть прятали плотные медицинские очки.

– Ну, что еще? – поторопила она, видя его нерешительность.

– Я здесь совсем недавно, и никак не могу запомнить, где находится архив. Мне поручили вернуть карту одной из пациенток из 39й палаты.

Волчкова, работая у всех на виду, знала всех сотрудников в лицо, но этого парня вспомнить не смогла. Своим ростом и крепкими плечами он напомнил ей профессора Миллера, в которого по молодости она была влюблена во время учебы в университете, возможно потому, что и тот и другой выбирали одежду не всегда по размеру. Впрочем, знакомиться сейчас ей ни с кем не хотелось, она итак задержалась на работе на лишних полчаса.

– Вас направил пан Хомач? – спросила она. – Если так, то верните карту ему. У него тоже есть ключи.

– Я бы с радостью так и сделал, – сонным голосом ответил парень, – но Вы ведь знаете Хомача. Если поможете, буду носить Вас на руках.

Вздохнув, она посмотрела на улицу.

– Давайте так: положите папку в регистратуру на стойку через окошко для передачи документов, а я с утра отнесу ее в архив с остальными. Мне по одной папке с моим-то варикозом и суставами носить на 4й этаж возраст не позволяет.

Санитар кивнул несколько раз и сказал:

– Вы просто золотце, пани Волчкова. Я приглашу Вас на неделе на ужин. Кстати, Вам никто не говорил, что Вы похожи на Линду Картер?

– Ой, да бросьте Вы, – немного резко ответила она, старательно маскируя свое смущение.

Регистраторша дождалась, пока санитар выполнит ее требования, и еще несколько секунд пристально наблюдала за ним, пока тот выбирал себе кофейный напиток, изучая скудное меню на аппарате. Выйдя из больницы, она, как в молодости, смахнула рукой волосы назад, и с поднятой головой направилась к себе домой, с улыбкой вспоминая профессора Миллера.

Дождавшись, когда она уйдет, санитар отошел от кофейного аппарата. Мелочи в его карманах все равно не было, да и одежда эта была не его. Перед тем, как продолжить поиск архива, он еще раз бросил взгляд на белоснежный халат Волчковой, аккуратно повешенный на спинку стула, на кармане которого крупными красными буквами была вышита ее фамилия.

Дежурный Хомач уже заканчивал обход и собирался, как он сам говорил, «вернуться на базу», как его привлек шум шагов, доносившихся с лестницы. Последний этаж отводился под лаборатории и архивы, потому в позднее время на нем никого не должно было быть. Поднявшись, дежурный к своему удивлению обнаружил санитара, внимательно изучающего двери в архив. Хомач знал, что некоторые из персонала брезгуют выходить на улицу в холодное зимнее время, используя в качестве курилки окно коридора 4го этажа.

– Вам помочь!? – громким и недовольным голосом спросил он, рассчитывая услышать в ответ привычные извинения и оправдания.

– Да, пожалуйста, будьте любезны, – ответил санитар.

Не ожидавший такого ответа Хомач решил: если просят – значит, действительно нужно. Он приблизился к санитару, тщетно пытаясь разглядеть за его повязкой лицо. Послышавшийся позади шум отвлек его на мгновение, но именно в этот момент дежурный ощутил в затылке острую боль, следом за которой и без того тусклый свет погас окончательно.

Черный человек придерживал за халат медленно стекающего по стенке дежурного для того, чтобы тот при падении не расшибся. Откинувшаяся пола халата обнажила пристегнутые к поясу карабином ключи.

– Наконец-то, – тихо произнес Странник и довольно улыбнулся.

В сознание Хомач пришел спустя какое-то время, обнаружив себя на полу. Ключи, которые он по привычке вешал на пояс, оказались в кармане. Он с трудом отыскал в себе мужество, чтобы открыть дверь архива, на ручке которой обнаружил капли воды. Бегло проверив, он решил, что ничего не похищено.

Для большинства своих знакомых, Хомач казался добрейшей души человеком, и мало кто знал, что фундаментом его доброты служит патологическая трусость и страх оказаться избитым. А ведь нападавший в значительной степени превосходил его в физическом развитии.

О произошедшим в ночь инциденте коллеги дежурного узнали лишь утром. К тому времени подозрительный санитар уже давно испарился.

Открыв глаза после продолжительного сна, сквозь оконный занавес Адлер увидел свет восходящего солнца. Часы показали 7.30. «Еще рано, – подумал он и укрыл голову подушкой. Когда глаза открылись снова, наступило уже 8.40. – А теперь поздно».

Он прибыл в отдел в селекторный зал для совещаний к началу десятого. К тому моменту давно собравшийся персонал уже успел утомиться от лекций заместителя Уильяма Куроки и начальника Генри Пчинского. Для Адлера «радость встречи» с ними обоими одновременно по его персональной шкале эмоциональных расстройств находилась где-то между недосыпанием и похмельем. Он суетливо высматривал место, на которое можно было бы приземлиться, не привлекая к себе лишнего внимания, но задние ряды оказались заняты. Не только он старался держаться подальше от руководства, особенно от Куроки. Адлер растерялся. В следующую секунду их взгляды встретились. Заместитель, державший в руках свежие выпуски газет, не двигался и не моргал несколько секунд, затем выдал:

– Что случилось?

– Задержался, – сухо ответил следователь, старательно не отводя взгляда от собеседника.

– Задерживаются начальники, а Вы, молодой человек, опоздали, – он покосился на настенные часы. – Может, Вы уже сядете? Или мне Вам, как «новоиспеченному начальнику», уступить место?

Как опоздавший на урок школьник, которого ругает учитель, Адлер хотел было что-то ответить, но слова его завязли во рту. Он быстро зашагал вперед и уселся поближе.

– Полицейские не поделили труп, – зачитал Куроки название статьи и показал издалека фото, на котором следователь прижимает криминалиста к стенке хлева. – Адлер!

Тот молча поднялся.

– Я уже в сотый раз говорю, – продолжил заместитель, – свое ребячество оставляйте за пределами работы. Полицейский должен быть примером, а не провокатором! И не дай бог мне узнать о конфликтах с гражданскими. Садитесь, я обязательно проведу с Вами беседу о пунктуальности и субординации. Далее: я слышал, что один из Вас в присутствии посторонних нашел в себе глупости назвать оставленный убийцей на стене хлева знак «двустволкой».