Мне грустно и, в то же время, улыбка так и просится на лицо. Грустно от того, что девочка не осознаёт последствий, а смешно лишь потому, что повеяло теплом. Она – словно солнце… Я разворачиваюсь к окну и продолжаю наблюдать за обстановкой на улице. Всё, что вижу, то и говорю: машины ездят взад-вперёд; люди ходят, как муравьи – туда-сюда. У каждого – свои дела… Но мне не нужны те мурашки, что трудятся с утра до ночи… – я выслеживаю трутней, как солдат, и соблюдаю порядок в обществе, убивая неверных элементов в социуме.

Я стою и удивляюсь их сплочённости, качеству командной работы. Всего-то, за каких-то полчаса сумели здание взять в, невидимое глазу простака, оцепление; организовать наблюдение, доставить людей, переодетых в простых работяг. Ведь знают, что мы спрятались и понимают, что никуда не уйдём. А это значит, что у них есть перед носом монитор, на котором видна неподвижная точка. Они, как хищники, – затаились в ожидании, когда жертва сама к ним в руки придёт. В таком случае, нам нужно…

– Вау… Элис! – за моей спиной раздаётся радостный вскрик.

«Элис», – думаю я. «Ты ещё не видишь, в каком мы состоянии…».

Что…? Подожди, какая может быть… Она же…

Я разворачиваюсь с вопросом на устах, но мой рот отвисает ещё шире, когда вижу девку с телефоном в руках. С ТЕЛЕФОНОМ В РУКАХ!

Я ловлю плечом пыльное окно, которое должно быть где-то рядом… Потому что в сторону повело, тяжёлый ком в животе очнулся, и потянул тяжким грузом ко дну. Но ноги держат напор – я стою и не падаю, а лишь повторяю форму буквы «Г», упираясь руками в колени. Дышу… Зачем я это делаю? Почему я не иду? Я жду… Жду, когда проклятая темнота спадёт с моих глаз, и снова увижу довольную рожу девчонки…

– Элис… Наконец-то, маякнула…! – девка от радости захлёбывается, а я чуть на пол не падаю. Мне хреново, а она продолжает довольно повизгивать. Меня тошнит, а девка дышит мне дымом в лицо, выпуская на воздух затухающие всхлипы. Наверно, плачет… Роняет слёзы радости на пол. Ну что же… Придётся тебя огорчить.

В глазах наступило просветление. Я «подгребаю» к ней, вытягиваю голову из капюшона и вижу девушку под стеной, сидящая в позе Будды, с телефоном в руках. Она набирает сообщение, большими пальцами бьёт по экрану, а в зубах торчит тлеющая сигарета. Самое время…

– Карин, – говорю я, а на меня – ноль внимания. – Карин, – обзываюсь громче. И проклятый живот не даёт сделать вольный глоток. – КАРИН!

– Не мешай мне, офицер, – заявляет мне, не отвлекаясь от занятия.

– Эй ты! – нажимаю я. – Посмотри на меня! – не оставляю попытку достучаться до юного, с виду, существа. – Разве я не говорил… Разве я не просил… Разве ты не понимаешь? – говорю, повышая голос.

– Ну что, опять? – наконец, поднимает глаза. И недовольно разводит руками.

– Разве ты не… Да выкинь эту хрень! – я срываюсь и вырываю изо рта недокуренную сигарету. Сдавливаю в кулаке и выбрасываю в сторону. – Откуда телефон? – спрашиваю, когда восторг девушки стал исчезать.

– Я…

– Откуда у тебя?

– Ну, я…

– Откуда у тебя это берётся? – вырываю из рук телефон, и смотрю ей прямо в глаза.

Во мне кипит ярость, а девка втягивается в стену. Из меня лезут эмоции, а она предчувствует что-то плохое и скользит по стене в сторону. Я сжимаю в руке то чёртово устройство, а юная смотрит на него и виновато поднимает брови. Я вижу, что сейчас польются слёзы, но мне наплевать! Я бегаю по улицам, как собака… Прячусь в углу, как раненый зверь, пытаясь найти выход… Придумать пути отхода, а она играется!? Носит в кармане телефон включённым, насылая погоню… Держит хвост распушённым, за который нас могут поймать в любую секунду.

– Это же мессенджер, – протяжно говорит, дрожащим голосом.

– Почему, когда говорю «выключить», ты меня не слушаешь? Почему, когда «лишнее не брать», меня игнорируешь? Почему, когда прошу «мне помочь», ты молчишь? – я стою над ней злобной тучей, и трясу перед лицом тонким устройством, из-за которого у нас «хвост». Держу его, сжимая в ладони. – Я же говорил тебе всё выключить? Просил забыть о своих гейских штучках… хоть на время!? Почему меня не слушаешь? – мой голос срывается и чувствую, что гнев польётся наружу. – Почему – тридцатилетняя девка, а поступки, как у ребёнка? – я срываюсь окончательно и кричу во всё горло.

– ПО-ЧЕ-МУ!? – со всей дури бью кулаком о стену.

Девушка, закрыв уши руками, тихо ноет в углу. Поплачь, может, поможет…

Я в пальцах перебираю устройство, но никак не могу нащупать крышку, чтобы снять батарею; по экрану когтями скребу, а оно мне отвечает: «заблокировано». Встроенная батарея… Я беру, и со всего размаху бросаю на пол. Тот подпрыгивает, но не рассыпается; глухо бьётся, но на мелкие осколки не разлетается… Во всём виновато покрытие!

Я вспоминаю про трофей, родом из Швейцарии… Достаю из кармана, и пробиваю крышку остриём; бью тяжёлой рукояткой по ребру, в надежде нарушить основу корпуса. Вижу трещину – острием поддеваю, и чёртову крышку срываю вон. Вижу «скелет», вижу электронные внутренности, вижу батарею… – клемму снимаю. Отсоединяю!

Слышу тихое восклицание за своей спиной, приглушенные всхлипы…

Во мне проснулось именно то, что ненавижу. Я начинаю метаться, из стороны в сторону, бегать по широкой комнате вдоль окна и прислушиваться к малейшим шорохам, приглядываться и прикладываться плечом к стыкам на окнах, предчувствуя нехорошее состояние. Я смотрю на телефон, и не могу поверить, что это происходит со мной. Прислушиваюсь к входным дверям, прикладываю ухо, и рука автоматом тянется к рукоятке, а палец – к спусковому крючку.

«Сейчас открою, и мне конец… Выйду в коридор, и на меня обрушится шквальный огонь: тело прошьют десятки игл, а в лицо получу свинцовый плевок. Потому что нас давно «пасут».

Я за ручку тяну одной рукой, второй – оголяю пистолет, и про себя подсчитываю: «Раз – стреляю в упор; два – посылаю в правый угол; три – выхожу в коридор; четыре – достаю второй; пять – начинаю всех убивать». Делаю резкий рывок – пустота. Бросаю руку вправо – темнота. Иду по коридору, приближаясь к углу, высовываюсь – вижу всё тот же строительный хлам, одинокую подсветку где-то вдали.

Я бросаюсь назад, быстро захлопываю дверь, ныряю в широкую залу, и прилипаю к стеклу. Меня интересует то, что творится вон за тем углом, на пересечении «2й Южной» и «Центральной». Припаркованный фургон как стоял, так и стоит; рассортированные лица, прячущиеся в глубоких капюшонах, как ходили вдоль, так ходят и сейчас… Паранойя. Неужели опять? Вот, что бывает, когда сидишь взаперти и считаешь секунды. Воистину, ненавистное, мною, состояние жертвы, когда от твоих действий ничего не зависит. Ты загнан в угол, а на тебя позарились тысячи ртов.

Или нужно подождать, или дело совсем в другом…

Я бросаю весь свой гнев, пытаясь игнорировать внутренний голос, который говорит: «Беги… Оставь её, на хрен, и лети! Спасай свою шкуру». «Молчать!», — говорю ему в ответ. «Пошёл прочь!», – кричу и прижимаю уши кулачками, в которых сжимаю рукоятки пистолетов. Я хожу взад-вперёд, а боковым зрением наблюдаю, как девушка собирает остатки телефона… Это останки умершего существа, что мог накликать беду! Но с его ошмётками бережно относится, как будто это – её мать.

А я нервозно хожу и пытаюсь до десяти сосчитать. Как меня и учили: в рот что-нибудь взять, прикусить, сделать глубокий вдох и задержать… Гнев в себе растворить, злобу разогнать, страх в силе утопить, а паранойю – в разуме растворить.

Я делаю глубокий вдох – сразу выдыхаю. Набираю снова – мгновенно выпускаю. Делаю ещё раз – повторяю, и ещё раз – завершаю… Чувствую, как руки снова уму подчиняются, в глазах темнота растворяется, тело преображается и разум, вместе с кислородом, растекается по жилам. Я прислоняюсь спиной к любимому окну, и медленно к полу скольжу, посматривая на движения девушки, которая завершает похороны устройства.

Ставлю на предохранитель, и отсылаю в надёжное место пистолеты. Но продолжаю взглядом сопровождать фальшивые «похороны».