Вот, что я чувствую в такие моменты: во мне сидит жалость, но раскрыться не могу; во мне живёт отчаяние, но я вида подавать не хочу. Меня ест вина за то, что не нашёл девчонку ту, в которую, когда-то, был влюблён. И это подъедает мой потенциал, разрушает мою психику, а иногда – доводит до истерики. Внутренней, когда не можешь порадоваться за друга, у которого рождается сын. Потому что у тебя – никого и ничего. Одна комната в квартире, один диван и костюмчик в шкафу, который ненавидишь; одна зубная щётка, и рядом – запасная, для гостей, которых никогда в моём доме не бывало больше одного.
Но только пистолетов пара… И работа, съевшая жизнь.
Мне кажется, тот голос, что живёт в голове – это наказание, расплата за дурную молодость. Он мою душу терзает всегда, как только раскрываю глаза и память, после окончания свежего сна, словно нарочно возвращает к той мерзкой стихии, чтобы сделать ещё один укол, нанести ещё одну рану. Потому что он меня сводит с ума, пробуждает старые чувства, поднимает с низа боль, словно ил из дна. Щемит в душе тоска…
Эта девушка мне кого-то напоминает, а голос порождает боль. Очень острую.
– Офицер, ты весь бледный…
Я сползаю со стекла очень медленно, но тихо, контролируя себя, чтобы спуститься на колени. Испугавшись внешнего вида, девушка лезет руками к животу, а у меня – тошнота и голова, словно не своя. Но это не мешает её за руку остановить, и показать на больное место взглядом.
– О, боже! – кричит она, но не виснет в ступоре возле меня, и не пятится назад, а сразу говорит. – Офицер, да у тебя же тут дыра! Почему молчал? – спрашивает она.
– За нами побежал один, но у него был нож… – начинаю я. – Думал, царапина.
Мотнувшись, мигом, за своим рюкзачком, одним махом опустошает небольшой отдел, перевернув верх дном. Я вижу клейкую ленту серого цвета, которой обычно латают дыры в трубах и останавливают течь; новая пачка салфеток, и ещё какие-то рыжие куски, похожие на мыло, а под ними – небольшая бутылочка, со знакомым мне горлышком. А я, дурак, понадеялся, что моё слово для неё – закон.
Но, вдруг, её руки всё побросали, и мне говорит.
– Услуга медика – в обмен на маленькую свободу!
Ах ты… Не думал, что начнёт торговаться. Умно, хоть и жестоко.
– Делай, – соглашаюсь я. – Поставь меня на ноги, и получишь свободу.
Я ощущаю знакомый запах спиртного, но она его не пьёт, а промокает салфетки. Чувствую холодные руки, ощущаю магию женского дыхания и заботы, когда ты, как раненый зверёныш – с таким же норовом, но бесправный в руках людских. Я свои зубы показываю, когда слишком больно, и тихо скулю, задерживая дыхание, прислушиваясь телом к прикосновениям, пытаясь отгадать, что же будет дальше? А думается, мне вот что: девушка «накормит» рану салфетками, вымокает всё лишнее, и по новой, скомканные в мягкие камушки, в рану затолкает. До тех пор, пока не будет заполнено свободное пространство. И сверху большими, и белыми накроет, заклеив бок липкой лентой, как сантехник.
Грубо, быстро, но действенно, залатает дыру. Остановит во мне течь.
В такой момент, я бы попросил своё мнение отползти в какую-нибудь щель, и затаиться там надолго… Когда мой внутренний голос вопрошал об уважении и снисхождении, хоть каком-нибудь слабом умилении моими действиями, в роли телохранителя, – что-то во мне возжелало поклонения, визуального удивления. Но, нужно ли мне уважение на словах, а на деле – полный отказ? Нуждаюсь ли я в умилении, когда у человека перед глазами страх? Девка показывает зубы, что мне не нравится; проявляет характер, не давая мне владеть ситуацией, что ставит под угрозу нашу безопасность… Но у неё есть свои правила, и чувствует ту грань, за которую переступать нельзя.
Хоть это и слабое оправдание, но пусть со мной будет маленькая стерва, которая в руку подсунет патроны, чем «белая» мышь, что испугается вида крови.
– Ну? – спрашивает меня. Вероятней всего, разрешения… Может, отказать? Если наплевать… растоптать наши чёрствые взаимоотношения, то в следующей перестрелке оставит лежащим подыхать.
– Только помни, что говорил, – захрипел я.
– Да знаю: идти тихо под стенкой, и оглядываться… Прислушиваться и прислоняться к углам, – отвечает мне бегло. – Офицер, если я кого-то встречу – я тебе сообщу, по рации. Считай этой разведкой…
– Давай уже, разведчик. Не забудь бумагу прихватить, – говорю ей вслед.
Я вынимаю голову из капюшона, и на ноги встаю. Поднимаюсь медленно и не спеша, пока все белые мушки не растворятся перед моими глазами. Вытираю рукава, смахиваю пыль с левого плеча и замечаю, что, чуть выше тазовой кости проявилось кровавое пятно.
«Ну и ладно», – думаю я и оголяю свой живот. Поднимаю кофту и вижу серебристо-серую «кожу» на месте того очага, из-за которого я сполз на колени. «Так-то лучше», – снова говорю себе, когда тяжёлый туман под давлением солнечного света разбежался в моих глазах. Рефлекторно проверяю пистолеты и отправляю на прежнее место, застёгивая кофту до конца. И лишь капюшон оставляю пустым висеть на плече. Иду по номеру и оглядываюсь, вновь: неужели раньше этого не видел?
Как я люблю эти окна… Хоть они и пыльные, но всегда хотелось расстелить одеяло на полу, взять под мышку подушку, припереть её к стене и быстро зафиксировать на месте, придавив спиной. Обычно, я брал с собой бутылку, сигареты и пистолеты. Бутылка – чтобы помочь себе забыть её голос, – залить глотку жгучей жидкостью, и заставить умолкнуть внутри. Сигареты – катализатор нового состояния, которое следовало после первого стакана. В такие моменты я всегда замолкал, уши чем угодно затыкал, чтобы не пропустить появление ещё одной личности, явление которой сопровождалось новыми голосами, рождённые под влиянием выпивки.
Ну а пистолет зачем? Мне просто с ним спокойней.
Я поднимаю глаза и смотрю: номерок-то – нормальный, состоящий из двух комнат, с узким коридором и широким залом… Просто огромным! Я иду далее, переступая строительный хлам и элементы звуковой изоляции. С просторным залом всё понятно – за счёт широких окон, размером на всю стену, тут никогда не будет мрачно, а стеклянный потолок не даст проснуться в плохом настроении, когда увидишь своё лицо…
Ну, а что же дальше? А дальше, судя по цвету облицовочных панелей, будет бедрум. По крайней мере, то количество маленьких светильников не плохо составит пейзаж из каких-нибудь созвездий, которые можно увидеть в небе ночном. Наверно, будет забавно лежать на кровати, и наблюдать весь этот антураж… Лежать и молчать, прислушиваясь к своему дыханию, всматриваясь в чёрную пустоту, сквозь которую просматривается жёлтенький глазок. Что можно подумать? Какие мысли в голову могут прийти?
Я знаю: если долго всматриваться в черноту, можно легко потерять счёт времени. Поэтому, я возвращаюсь к запылённым окнам, чтобы взглянуть ещё раз на ту красоту, возле которой я уже стою. Чтобы снова вспомнить, ради чего живу. А дышу сейчас лишь для того, чтобы начатое дело завершить… Чтобы девку от злыдней защитить, и уничтожить то осиное гнездо, которое вдвоём разворошили. Выйти на истинного заказчика убийства двух парней, и прикрыть тот клуб для орнитологов….
«Всё же, у девки есть талант возвращать к реальности», — говорю я себе, бросая взгляд на улицу.
– Карин, – выхожу в эфир. – Карин, не молчи.
– Офицер, всё нормально! Ещё пять минут.
«Пять минут… Ну ладно, подожду», – говорю я себе и спускаюсь на колено, чтобы проверить, что же такого ценного в том рюкзачке? Может, там бронеплиты? А, может деньги, документы, или очень ценные вещи, которые решила сохранить…
Я берусь за цепочку и тяну за замочек, – открываю главный отдел. И, что я вижу? Я погружаю руку, и достаю несколько флаконов духов: полупрозрачные и полупустые. Запах – не очень, а вот остаточный вкус мне знаком… Я не останавливаюсь, и продолжаю тайный обыск, запустив свою клешню, чтобы зачерпнуть ещё одну порцию пузырьков. Я вытаскиваю, раскрываю ладонь и вижу, что попались мне лаки для ногтей: чёрные, красные, розовые, перламутровые, прозрачные и жёлтые…
