— Ты писала про бриллиант?!
— Я писала про то, что Сидней Рейли купил Тамару, дочь ювелира Рудольфа Карловича, чтобы обменять ее на великую княжну Татьяну. Открой наш сайт и прочитай. Про Сиднея Рейли подробно написала — и не только то, что Екатерина Рудольфовна рассказала. Это же историческая личность. Уже несколько статей опубликовано о вашей семье и вашей семейной легенде. Смонтированное интервью с Екатериной Рудольфовной тоже можешь на сайте посмотреть. Но, конечно, я не упоминала бриллиант, только сообщала, что твой предок продал дочь. Цену не называла, но про ситуацию в Петрограде рассказала. Правда, Екатерина Рудольфовна хотела объявить народу, что бриллиант проклятый. Это не пошло в эфир.
— Правильно сделала, что не упоминала, — кивнул Шурик. — Спасибо. Обязательно прочитаю.
— Кстати, ты сказал, что твой отец хотел, чтобы его «подхоронили к нашим предкам».
Про склеп Миллеров на Борисоглебском кладбище я уже слышала от вдовы Рудика. Теперь про него рассказал Шурик. В нем похоронены их предки, умершие еще в XIX веке. Именно тогда их семьей был приобретен участок и построен вместительный склеп. Он находится в лютеранской части кладбища.
— И вашей семье удавалось хоронить там родственников и в двадцатом веке? — поразилась я. — В семейном склепе?
— Мои родственники умели приспосабливаться, — хмыкнул Шурик.
Он рассказал, что если брать всех захороненных в склепе, то там больше всего урн, для которых не требуется много места. Я заметила, что крематорий в Ленинграде заработал только в начале 1970-х годов, если не считать крематорий в кирпичном заводе на территории нынешнего Московского парка Победы. Он работал в блокаду, в нем сожгли порядка семисот тысяч умерших ленинградцев, которых было некому хоронить, но тогда, насколько мне известно, пепел сбрасывали в пруды. Какие урны?! Там не было индивидуальной кремации.
Шурик улыбнулся и рассказал мне про странные инициативы советской власти, о которых явно знал от предков. Большевики почему-то решили, что кремация имеет большое антирелигиозное значение. Православная церковь считает самым естественным способом погребения предание тел земле, а предание тела огню кощунством и своеволием, противным воле Божией. По крайней мере, так было объявлено Священным Синодом в начале ХХ века, когда в Санкт-Петербурге впервые подняли вопрос о кремации умерших, еще при Николае II. Вопрос был изначально поднят из практических соображений — кладбищ в столице Российской империи становилось все больше, они разрастались, а город, как известно, стоит на болоте. Не лучшее место для растущего числа покойников. Но Церковь яростно воспротивилась.
Взяв власть, большевики решили взять под контроль и похороны и заговорили о прогрессивной альтернативе поповских похорон. Кремацию связывали с «современной идеей свободы совести»! Даже Троцкий опубликовал соответствующую статью, призывая большевистских лидеров завещать кремировать свои тела после смерти. Были наняты художники для пропаганды нового способа похорон. Крематорий хотели строить на территории Александро-Невской лавры (и заодно ее осквернить), несмотря на протесты верующих. Но для осуществления грандиозного проекта просто не хватило денег и рабочих рук, да еще и Юденич приближался к Петрограду. Но все-таки крематорий в Петрограде был построен на Васильевском острове (не такой грандиозный, как планировался на территории Лавры) и запущен в декабре 1920 года. Советская власть усилила пропаганду кремации, более того, все желающие могли наблюдать за процессом. За этим, в частности, была замечена новая петроградская богема, состоявшая из фанатиков дела революции и тех, кто воспринимал революцию как прекрасный социальный лифт. Большинство тел в первом советском крематории сжигали, так сказать, в административном порядке, а не по желанию родственников. Крематорий закрыли после того, как сломалась единственная печь. Отремонтировать ее не удалось, а выделенные на ремонт деньги куда-то исчезли — в наших национальных традициях.
— Мои предки как раз решили, что им проще поместить урны в склеп. Ты же знаешь, Юля, что старшие дети Рудольфа Карловича, отца Тамары, неплохо пристроились. Старший сын, воевавший на фронтах Первой мировой, быстренько перешел на сторону красных и стал комиссаром. Старшая дочь вышла замуж за инженера-путейщика, который сразу стал работать на новую власть. Второй сын, ученик Рудольфа Карловича, стал работать оценщиком на новую власть и отдельных ее представителей. И как раз когда заработал крематорий, умер старший сын и один из детей старшей дочери. Их сожгли. Урны поставили в склеп. Мой предок-ювелир (второй сын) все это организовал через новых знакомых в различных советских органах. Так сказать, поучаствовал в пропаганде антирелигиозных похорон. Но действовал он из практических соображений! И потом, в более поздние времена, мои предки смогли отстоять наш склеп. Да их и не уничтожали. Это церкви сносили, взрывали, а склепы никого не интересовали. Грабить там было нечего. Хотя, конечно, некоторые пострадали. Но на Руси было не принято хоронить людей в золоте и бриллиантах, по крайней мере на обычных городских кладбищах. Более того, немцы известны своей прижимистостью. Оформлено все очень скромно — так сказать, в минималистском стиле. Только имена и даты жизни высечены. Наш склеп даже не пытались как-то осквернить.
Я спросила у Шурика, есть ли у него документы на склеп. Он кивнул и пояснил, что в девяностые годы его недавно умерший отец озаботился этим вопросом и все оформил как надо, естественно, пришлось заплатить. А как же иначе? Но теперь склеп принадлежит Миллерам. Документы лежат в квартире, где мне довелось побывать.
В этом склепе стоит и урна с прахом матери Шурика — там хоронили и женщин, породнившихся с мужчинами из семьи Миллеров, и дочерей, вышедших замуж и сменивших фамилии.
— Так что я не совсем понимаю, что так не понравилось Нине Константиновне и Саломее, — признался Шурик. — Отец хотел, чтобы его похоронили в семейном склепе. Не в могиле второй жены! Если бы с одной второй женой, то тогда еще можно было бы понять ревность первой и третьей. Но они обе орали, что не хотят, чтобы отца хоронили с моей матерью. А он на самом деле про предков своих говорил. Но эти бабы зациклились на моей матери. Моя мать там двадцатая похороненная, если не тридцатая! Там несколько поколений Миллеров! Я был не в силах с ними спорить. Для меня скоропостижная смерть отца была шоком. Я не думал, что меня что-то может так сильно ударить. В общем, я два дня без сил лежал — и тут эти бабы. Мне было проще согласиться, чем им что-то доказывать.
— Двадцатая или тридцатая? — пораженно переспросила я.
— Ну да. Там подземное помещение большое. Если всех ныне живущих Миллеров кремировать, то прекрасно можно урны разместить. Вы бывали в старых склепах?
В каких-то я, конечно, бывала в силу своей работы, но у меня сложилось впечатление, что у Миллеров обустроено что-то особенное. Я спросила у Шурика, можно ли мне будет посмотреть на их семейный склеп. Например, когда поедем на эксгумацию.
— Конечно, — сказал Шурик.
Еще я уточнила, делались ли при жизни Шурика вскрытия старых захоронений в склепе, чтобы добавить к ним новых умерших.
— Нет. Отец специально мастеров нанимал, чтобы оборудовать место под колумбарий — то есть всех кремировать, так проще. Там полочки сделаны. Сами увидите.
— А до семидесятых годов прошлого века что делали ваши предки? Ведь крематория не было? Был в тысяча девятьсот двадцатые, как ты сказал, а потом заработал только в тысяча девятьсот семьдесят третьем.
Шурик тут же ответил, что умершие в тот период Миллеры просто похоронены на кладбище, по возможности недалеко от склепа. Есть родственники и на других кладбищах, но они изначально не Миллеры, как, например, предки его матери.
— Так, насколько я поняла, в склепе лежат ваши предки, умершие в девятнадцатом и начале двадцатого века, а потом уже начиная с тысяча девятьсот семидесятых годов? Первые были захоронены обычным способом, то есть в виде тел, последние все кремированы. Правильно?
