Вскоре Шурик вернулся в задумчивости и плюхнулся на диван напротив Пашки. Я села рядом с оператором и вопросительно посмотрела на хозяина квартиры.

— Камня нет, — сообщил он. — И кое-чего еще нет. Код от сейфа знали отец и я. И где сейф находится, тоже знали только мы двое. И тут еще есть одна хитрость…

— То есть драгоценности из него мог достать только ваш отец?

Шурик кивнул.

— Но неужели он их все отдал Лильке?! С какой стати?!

— Может, хотел обеспечить ее на всю оставшуюся жизнь? — высказала предположение я.

— Да не брошу я ее! И Рудик с Костей всегда говорили, что позаботятся. Хотя теперь, конечно, придется мне одному. И еще Екатерина Рудольфовна. И Нина Константиновна — это первая жена моего отца, мать Рудика. У нее, конечно, еще один сын есть, но он в Америке. Может, теперь она к нему уедет. В общем, я остался старшим мужчиной в семье.

— Екатерина Рудольфовна считает себя главой семьи, — заметила я.

— Пусть считает. Деньги-то я зарабатываю. А у нее пенсия, какой-то курс лекций и консультации время от времени. Лилька… Она не сможет драгоценностями распорядиться! Она даже не сможет их продать за нормальную цену. Ее же обдерут как липку! И неужели она на самом деле сунула бриллиант в руку отцу?! Зачем?!

Чтобы немного сменить тему, я спросила про самочувствие Николая Рудольфовича в последние дни жизни. Я знала, что он умер от обширного инфаркта в больнице.

Шурик рассказал, что его отца нашли в его собственной машине на улице. Ему стало плохо, он съехал на обочину. То ли сам успел вызвать «Скорую», то ли карета мимо проезжала, и врачи заметили, что водителю плохо, в общем, его доставили в больницу, но там ничего не смогли сделать. Особых проблем со здоровьем не было — или Николай Рудольфович просто не обращал на них внимания. Там кольнет, здесь кольнет — ну и ладно. Нельзя сказать, что он был сердечником. Он не был язвенником. Он не страдал от онкологического заболевания. Какие-то таблетки принимал. Работал фактически до последнего дня. Но работа в случае Николая Рудольфовича была и хобби, и делом его жизни. Он трудился без выходных, но ему это нравилось. Он встречался с какими-то коллекционерами, люди приезжали в эту квартиру, Миллер ездил к ним. Он лично выезжал оценивать вещи в пределах Петербурга, консультировал в музеях, аукционных домах, посещал выставки. Выезжал за границу на аукционы и выставки. Больше сын ничего не знал. Явно просто не интересовался.

— Вообще его смерть была для меня шоком, — признался Шурик. — Мне из больницы позвонили. Он успел номер сказать, то есть написать. Мой рабочий, тот, что в магазине. Мобильный, конечно, не помнил. Вещи все его отдали, включая ключи от машины. Я поехал, забрал, она так и стояла на месте. Хотя это старенький «Форд»… Наверное, его врач «Скорой» закрыл. Я бы его поблагодарил, да где искать? А потом еще братцы учудили… Вы с Лилькой хотите поговорить?

— Конечно, — ответила я. Правда, предпочла бы без Шурика, но можно и вместе с ним.

Шурик достал из кармана телефон, спросил сестру, где она находится, и заявил, что сейчас приедет.

— Вы меня отвезете? — посмотрел он на меня. — Я вам могу интервью в домашнем интерьере дать за работу таксистом. — Шурик рассмеялся.

Я, конечно, согласилась. Пусть скажет несколько слов про отца на фоне всех этих шкафов с посудой и безделушками. Пашка расчехлил камеру.

По пути в собачий приют Пашка с Шуриком обсуждали пиво, оба были специалистами. Просто родственные души! Но, может, такое родство поможет вытянуть побольше информации из Шурика? Я ведь так и не знаю, какие несчастья преследовали семью Миллеров после появления у них бриллианта.

Тамару расстреляли вместо великой княжны Татьяны? Так она вроде бы уже была отрезанным ломтем. Старший сын, старшая дочь и второй сын не подверглись репрессиям, выжили и вроде бы жили неплохо. Остальные уехали не в Поволжье, где вскоре начался голод, а в Астраханскую губернию. Что было дальше? Мне еще предстояло это узнать. А пока послушаем Лилю Миллер.

Лиля очень обрадовалась нам с Пашкой, так как решила, что мы приехали делать репортаж о собачьем приюте, в котором она трудилась. Мы, конечно, что-то сняли, включая выступление Лили, которая явно не первый раз говорила журналистам, что им нужна любая помощь. Я передам съемку Виктории Семеновне, пусть попробует куда-нибудь вставить. Реквизиты счета напечатаем в «Невских новостях».

— А вы не хотите взять собаку? — спросила у меня Лиля.

Я ответила, что у меня живет кот, который не потерпит второе животное, собаку в особенности, да и гулять с собакой мне некогда. Моя работа не предполагает стабильного графика. Она тут же обратилась к Пашке. Пашка ответил, что живет один, пьет и вообще может не прийти домой ночевать.

Если у Шурика была яркая внешность, Лиля оказалась бледной поганкой, хотя умело наложенный макияж мог бы здорово изменить ее внешность в лучшую сторону. Но она косметикой не пользовалась, и, похоже, ей было все равно, как она выглядит. Она была натуральной блондинкой — волосы ее имели почти белый цвет, какой встречается у женщин в Прибалтике, ресницы и брови тоже были белесыми, глаза — серыми. Хотя, несмотря на ноябрь, лицо выглядело загорелым, возможно, из-за того, что Лиля круглогодично гуляет с подшефными собаками.

После съемки во дворе мы прошли в небольшой кабинет, который занимала Лиля, и с трудом там разместились. Пашка остался стоять, подпирая дверной косяк. Я тихонечко включила диктофон.

— Когда ты в последний раз видела отца? — спросил Шурик.

— В день его смерти. — Лиля мгновенно расплакалась.

— Он умер ночью, — заметил Шурик.

— Он от нас ехал! Он у нас был в тот вечер! Я себе никогда не прощу, что его не остановила!

— Ваш отец жаловался на здоровье? — мягко спросила я.

— Да! Говорил, что сердце в последнее время покалывает. Я его убеждала, что надо обязательно показаться врачу. А он отмахивался.

— Но у него же не было приступа, пока он находился у вас, — заметила я. — Вы не виноваты!

— Не было. Но он никогда раньше не говорил о смерти. А тут заговорил!

Шурик спросил, что именно говорил отец.

— Он камень мне привез, — вместо ответа сообщила Лиля.

— Какой? — спросил Шурик.

— Прозрачный, — пожала плечами Лиля.

«Она не знает семейную легенду? Или ей не положено как незаконнорожденной дочери? От гражданской жены? Или ее это просто не интересовало?»

Шурик взял листок бумаги и нарисовал камень, явно увеличенного размера, но ему нужно было показать форму и грани.

Лиля кивнула.

— И где сейчас камень? — спросил старший мужчина в семье Миллеров (если не считать отбывшего в Америку).

Лиля оправдала наши подозрения: согласно воле отца, она вложила его ему в руку перед тем, как гроб с телом опустили в землю. Шурик выразился непечатно, правда, очень тихо, себе под нос.

— Что еще он тебе оставил? — спросил Шурик ничего не выражающим тоном.

— Только один камень.

— А кольца? Серьги? Броши?

— Папа всегда дарил мне на день рождения какие-то драгоценности. Но куда мне их носить? Их иногда надевает мама, когда идет на какую-то выставку. Ей папа тоже дарил. Он говорил, что они — наша страховка. Деньги обесцениваются, а камни и золото всегда будут в цене. Мы всегда сможем их продать. Но как можно продать память о папе?

— Вместе с камнем он тебе что-то подарил? — еще раз уточнил Шурик.

— Нет. В тот вечер он принес только камень и просил положить вместе с собой в могилу. В руку вложить. Он показал, как вкладывать. Но я не думала, что будет так сложно вкладывать в мертвую руку — чтобы он зажал камень, и камень не выпал на грудь. Я с трудом справилась. Я рыдала, но сделала все так, как хотел папа. Ты же видел.

«Ах, вот почему присутствующим показались странными твои действия!»

— Если бы я знала, что вижу папу в последний раз!

Лиля опять расплакалась. Я налила ей воды из графина, который стоял на столе, и встретилась взглядом с ее братом. Выражение лица Шурика точно показывало его мнение о сестре: «Идиотка». Но старый Миллер явно знал, что делал. Если он хотел, чтобы проклятый бриллиант ушел из этого мира, он мог или сам каким-то образом от него избавиться, или попросить помощи у Лили.