– И чтоб хлопьями! А не как в прошлом году, мокрой юшкой. И чтоб минус пять-семь по Цельсию, не ниже, – младший лейтенант осмелел и раздухарился.

– Да-да. Разумеется. Видите ли, в прошлом году у нас основной состав почти весь сидел на больничном – грипп. А сейчас лучшие синоптики на посту. Работаем. Обеспечим стране новогоднюю погоду! Так и передайте в Кремль, – профессор усилием воли удержал руки на месте и улыбнулся.

– Никакой пары-тройки недель! Если к двадцать девятому декабря снега не будет, мы сами решим проблему. Своими методами. Вам ясно?

– Я-ясно, – дужка очков испуганно хрустнула между пальцами профессора. – Так точно, товарищ полковник…

Когда-то давно профессор служил в ракетных войсках. Там-то и обнаружился его дар. Из каких таких соображений старшина поставил худенького питерского очкарика ротным запевалой – неизвестно. Также неизвестно, отчего всеми любимой «не плачь девчонке» сержант предпочел модную эстрадную песню про прилетающих с юга птиц и весеннюю бессонницу. Может, старшина был влюблён?

«При-хо-дит-вре-мя», – выкрикивал неделю назад ещё безголосый будущий профессор, а новобранцы вразнобой топотали по плацу новенькими сапогами. «Сне-го-вы-е-го-ры-та-ют», – ротный запевала старательно выводил популярный мотив весь февраль месяц, а когда в начале марта на сиреневых кустах набухли почки, когда сопки неожиданно рано покрылись зелёной муравой, в часть прибыли неприметные товарищи в штатском со странным железным ящиком, опломбированным сургучными звездами Минобороны. Рядового А. вызвали к замполиту и продержали его за закрытыми дверями два часа пятнадцать минут. Потом дежуривший возле знамени сержант сплетничал, что все эти два часа пятнадцать минут из кабинета замполита доносилось громкое пение рядового под одобрительные возгласы гостей.

В казарму рядовой А. так и не вернулся – ошеломленный и напуганный, он сел в черный «ГАЗ-24», на котором штатские товарищи прибыли в часть, и уехал с ними сначала на вокзал, а затем в столицу. Там рядового А. отдельным приказом и без промедления уволили из рядов Вооруженных сил, а затем оформили младшим научным сотрудником в Гидрометцентр.

Отдел, в котором числился мэнээс А., в официальных бумагах и зарплатных ведомостях проходил как группа оперативно-методического сопровождения метеорологических прогнозов. Однако в отчетах под грифом «Совершенно секретно» отдел назывался «хором», а сотрудники – «хористами». Чем занимались хористы, знали немногие, а тот, кто знал, помалкивал, чему способствовала подписка о неразглашении, обновляемая раз в год. Мэнээсу А. тоже пришлось дать подписку, а также побеседовать с улыбчивым безопасником, прежде чем его представили коллегам и пояснили суть и задачи «оперативно-методического сопровождения». Сперва А. удивлялся, потом нервничал, а месяцев через шесть уже привык и к работе, и к должности, и к тому, что минимум раз в неделю случаются авралы, когда всему отделу приходится собираться в небольшом, изолированном от остальных помещений ГМЦ зале и петь, петь, петь, петь… то, что прикажут. Песню из утвержденного списка выбирал начальник отдела. Он же назначал состав хора и количество озвучек.

– Тэк-с, что там у нас завтречка? – начотдела сверялся с разнарядкой, просматривал официальные метеосводки и постукивал дирижерской палочкой по необычного вида приборной панели. – Днем минус двадцать – двадцать пятушки. Ночью совсем прохладненько. Ну давайте, братушки, русскую народную, чтоб уж наверняка. Иии-раз.

– Ооой, мароооз, марооооз, – приступали хористы без особого энтузиазма. Но к «обниму жену» обычно распевались и заканчивали «конем» дружно и в унисон.

– Нормальненько, – начотдела вдумчиво изучал приборы, потом чесал палочкой затылок. Что-то прикидывал в уме. – На полградусика уже скинули. И ещё разик, и еще.

– Ни марооозь меня, – старательно пели хористы, изредка поглядывая на часы.

– Живее, живее, братушки. Ночевать тут никому неохота.

Обычно к концу рабочего дня, заставив сотрудников повторить десять, а то и двадцать раз одну и ту же песню, начотдела удовлетворялся. Случалось, однако, дежурить и в ночную смену. Порой, несмотря на все старания, погода отчаянно сопротивлялась, не желала подчиняться уговорам, не слушала приказов и вела себя абсолютно непредсказуемо и даже нагло.

– Ну и какие будут предложеньица? А то и мыслишки даже? – злой и ехидный после прослушивания пятидесятого «лето, ах, лето» начотдела начинал медленно, но опасно багроветь.

– Диверсия. Опять капиталисты стараются. Желают, значит, испортить советским людям настроение, сломать жизненные установки, а также уничтожить озимые, – неизменно сокрушался мэнээс Ф., до попадания в «хор» успешно делавший карьеру в каком-то из районных комитетов комсомола.

– Озимые… Тьфу! Скажешь тоже. Ты комбайн в глаза видел? А доилку? А корову? – мэнээс К., бывший колхозник-стахановец, презрительно морщился. – Предложений нет, мысли есть. Но кто ж их слушать будет?

– Иди ты со своими мыслями, мракобес, – отмахивался начотдела. В «хоре» все знали, что мэнээс К. носит под водолазкой алюминиевый крестик, а на Пасху красит яйца луковой шелухой.

– А вдруг новенький объявился? Если новенький, то силёёён! Хорошо бы его к нам, а то основной состав – полтора человека. В отпуск по два года не ходим, – обязательно предполагал кто-то, а остальные подхватывали и начинали шуметь и требовать немедленного выезда специальной бригады на поиски «новенького».

– Завтречка подам рапорт, – кивал начотдела. – Но делать-то что? Население днем оповестили, что в выходные жара и безоблачно. Жара! И безоблачно! А у нас за сутки всего плюс три по Цельсию набежало. Непорядочек.

– Может, это… Имеется тут песенка свежая. Как раз про жару. Вот бы её обкатать, а?

– Цыц! Поем строго по списку! Строго! Русские народные, патриотические, лирические, прошедшие идеологическую проверку, а также согласованные с руководством эстрадные. Ясно?

– Ясно… А мы тихонечко. Разик один. Вдруг состыкуется. И не скажем никому! Кремень!

Василь Василия обреченно вздыхал. Инициатив в «хоре» не поощряли, а чтобы включить в список новую «погодную» песню, приходилось прибегать к таким хитростям, проходить через такие бюрократические огни и чиновничьи воды, что энтузиазм оставался не у многих. Любопытно, что высокое руководство строго отслеживало появление «необычных песенных явлений», и ежемесячно в «хор» спускали указивку. В указивке ещё раз напоминалось о том, что «хористам» в свободное время песни по метеоперечню петь запрещается, а также не рекомендуется озвучивать следующее… И дальше шел длинный список всех новых «погодных», «околопогодных», а также «может-быть-погодных» текстов.

«Чтобы никаких «снегопад-снегопад» или «листья жёлтые», даже под портвешок с водочкой. Кто минус три градуса от нормы и ливень на выходных накурлыкал, признавайтесь? – хмурился начотдела. – Вы головушками-то думайте. Премийки лишат квартальной, тогда по-другому запоете».

Впрочем, в ситуациях безвыходных даже опасливый начотдела соглашался обкатать свежий текст. Так сперва в тайном, а потом и в утвержденном списке появилась, к примеру, «Чунга-чанга», потом осенний Розенбаум, а там подтянулись и барды, и даже, страшно подумать, русский рок.

Шли годы, менялись приоритеты, потихоньку обновлялся «погодный список», «хор» трудился изо дня в день, напевая необходимую для отчизны погоду. Мэ-нээс А. дослужился до сэнээса, защитил сперва кандидатскую, потом докторскую, потом как-то незаметно для себя возглавил «хор», а там и весь Гидрометцентр. Сам он давно уже не пел, но иногда, мучимый ностальгией, заглядывал в евроотремонтированный зал, где молодые «хористы», отчаянно скрывая зевоту, орали что-то совсем странное, чуждое, профессору незнакомое и от этого даже немного неприятное.

Хотя разве так уж важно, что именно поет «хор» Гидрометцентра, если природа послушна, климатические пояса неизменны, прогнозы сбываются, а люди спокойны и в целом довольны метеорологической обстановкой в стране?