– Идти и не дёргаться, – приказал я, не сбавляя шага.

Пел-Ройг ухнула шёпотом и придвинулась чуть поближе, продолжая, впрочем, шагать. От неё пахло выпечкой. Я оглянулся. Ведомые, конечно, встали как вкопанные.

– Идти! – рявкнул я.

Зверь был уже тут. Ярдах в трёх от нас он оттолкнулся от тропы и перемахнул всю группу. Земля дрогнула. Никогда не понимал, как такое огромное животное может настолько легко прыгать, но за всю историю ни один кожейлу ни на кого не наступил.

– Это что? – спросила Ставра зло.

Грач оставался на плече Лоды только потому, что хозяин сгрёб его в охапку, зажав сразу головой, рукой и шеей. Я не мог понять, зачем он так с птицей – испугался, видно. Да и сильно испугался, гораздо сильнее Ставры. Тоже мне.

– Это – зверь, нелюдской, – сказал я. – Эреш.

– Мог бы предупредить.

– Я же сказал, слушаться меня.

– Эреш опасны.

– А при чём тут их звери? Человеческие волки куда опаснее. Или вот, например, езны – вполне безобидные типы, если они ещё где-то есть. А езный конь – это жуть что такое.

– Так эта тварь не могла причинить нам вреда?

– Нет. Даже у нежити свои звери, – сказал я. – И далеко не все из них опасны.

– А что, тут водятся? – спросил Лода.

– Вот именно тут – нет.

Я отвернулся от них, махнул рукой, и мы пошли.

Минут через десять впереди посветлело, засинели кусты опушки, и мы вышли к ржавому железному столбу, заплетенному сухим плющом.

Постояли, посмотрели вдаль. Мне оно было не нужно, но Ставра попросила показать, где Торнадоре. Показал.

От столба дорога шла вниз, и я начал забирать вправо.

– А чего не прямо? – спросил Лода.

Терпеть этого не могу, когда лезут с вопросами.

– Там мы не пройдём. Будем огибать по лесу, – сказал я.

– Почему? – спросил Лода.

– Зачем? – спросила Ставра одновременно с ним.

Этого было уже многовато. Я выразительно посмотрел на них.

– Там Резы, – ответил я.

– Кто это?

– Не кто, а что. Резы, подземные провалы. Там железо под ногами, а не земля. Проржавело всё, я подходил к краю. На столбе – табличка, довоенная. Рез-чего-то-там, дальше оплавлено. Корни, которые свешиваются внутрь, чуть светятся, но освещают только пустоту. Я бросил туда факел, он упал в воду. Футах в ста внизу.

– Тогда пошли левее, чего? Такой же лес, как справа, но так же быстрее?

Я начинал уставать.

– Там зеркало, – сказал я. – Высокая стена из полированной стали, упрёмся в неё.

– Ну и местечко, – сказал Лода. – Теперь понятно, почему поход столько стоит.

– Нет, – сказал я. – И я очень надеюсь, что и не будет понятно. Двигаем дальше.

…Это был уже Шумный лес, не Лохматый – настоящий Дол. Железные прутья торчали тут и там из-под земли, на дне круглых ям, затянутых паром, с шипением бродили кислые лужи. Вокруг росла скрипель, её золотистые, твёрдые листья раскачивались с характерным визгом. Супь лопотала беспрестанно. Не любил я этот отрезок пути.

Лес был негустым, иногда прерывался – то ручьем, то просекой, то пожарищем. Тропинки сплетались и расплетались, я игнорировал их, просто придерживаясь нужного направления.

В одном месте пришлось сделать порядочный крюк – я чуть не наступил на остатки лицевой пластины беомальда, меня аж мороз продрал.

Череп беомальда рассыпается довольно быстро, если не защищён от воздуха тканями его тела. Темнеет, крошится, на нём поселяется мох, неделя – и нет его. Я ещё видел вытянутые очертания этой большой кости, со всеми ноздрями и глазницами, при жизни затянутыми кожей так, что снаружи беомальды выглядели слепыми, а значит, кто-то убил эту громадину совсем недавно.

На этот раз никто ничего не стал спрашивать, просто пошли за мной.

Это были неспокойные места. Давным-давно я нашёл здесь останки пустотелого, изрезанного боевой магией. Я только однажды видел её в действии, но с тех пор обожжённые порезы магических ударов ни с чем не путал.

Сюда захаживали разные существа. И гоняли их отсюда не менее странные. Вообще-то можно было всю жизнь прожить в Ардватри, не увидев ничего, кроме домов и людей. Мне было сложно это представить, но, похоже, мои ведомые были как раз из таких. Я уже устал чувствовать их однотонное, непреходящее удивление.

Мы шли, и я старался не разговаривать, но настырная подруга Лоды то и дело забывала о просьбе помолчать, а скорее, игнорировала её.

– …А что самое опасное может быть в походе? – задала она десятый, наверное, вопрос.

– Не знаю, – сказал я. – Самая дрянная тварь, какую я видел, была человеком.

– А Белый? Я думала, он. Зачем ты ему?

Я вспомнил снег, гипнотически медленно падающий на листья, девочку – волосы краснее крови, – и большую, горбатую фигуру Белого, склонившего к ней морду со стальными клыками. Помню знаки на его теле, кресты на боках. Помню, как он скользнул по моим глазам алым взглядом, и свой слепой бег по скользким, обледенелым корням с маленькой Пел-Ройг на руках.

– Белый из Острого леса преследует каждого, кому заглянул в глаза. А сам он…

Договорить я не успел, замолчал и упреждающе выставил ладонь, не оборачиваясь. Все замерли на полушаге.

На секунду меня посетило странное чувство. Наверное, оттого, что вся моя группа замерла и затаилась, я ощутил себя чуть ли не одиноким в этом лесу – только блёклое обозначение человека впереди и едва ощутимое, как тень, упавшая на тёмный пол, присутствие Пел-Ройг.

Я увидел его сквозь деревья, но окликать не стал – он нас и так уже заметил. Это был светловолосый Ёнси, такой же проводник, как и я. Возвращался из Сколитур. Я знал его неплохо, у него тоже было своеобразное чутьё, но не на людей, а на вещи.

– Эй, парень, ты что, железо водишь? – спросил он испуганно вместо приветствия. – Это же железо!

Я обернулся туда, куда он показывал. Туда, где я отчётливо чувствовал человека. Чистое, человеческое любопытство.

– Чего смотришь? – спросила Ставра. – Я в доспехах.

Что-то смущало меня, что-то помимо слов Ёнси. Я понял, что. Я чувствовал всех их – презрение Лоды, испуг Ёнси, насмешку Ставры, напряжение Пел-Ройг, – и ещё три эмоции. Их я не мог описать, толком не мог. Я бы сказал, что они напоминали мне тонкий слой липкой зелени на мокром металле или старую пузырчатую ряску на пруду, в котором лежат мёртвые. Чужие ощущения.

– Ох не вовремя ты, парень, припёрся, – от злости я говорил без выражения, медленно поворачивая голову, чтобы посмотреть в чащу.

Они вышли из леса, массивные, горбатые, с гротескными длинными рылами в кольцах и шрамах. Первый, в человеческом полосатом плаще с костяными пуговицами, держал в лапе обыденный разделочный нож. Белые глаза впились в Пел-Ройг и, казалось, светились. Я заметил, что нижний бивень его, потрескавшийся, молочносиневатый, был окован стальным кольцом. На его груди на собачьей цепи – там болтался ещё ошейник – висел медальон. Надкушенное оловянное сердце.

– А кто это тут ходит, а? – низко, со всеми тошнотворными вариациями хрипов в горле, спросил сердцеед. – Смотри-ка, с девками ходят, а?

– Так это, мужиков-то больше, чем девок, – рассудил второй, чуть поменьше ростом, с волосатыми ручищами. В правой он сжимал очень мерзкую на вид дуговую пилу.

– Вот нечестивцы, – громыхнул третий, одноглазый. На поясе у него висел мясницкий топорик, лапа лежала на рукояти, обмотанной светлой кожей. На коже просматривалась татуировка, лилия.

Главный подался вперёд.

Я оттолкнул мешавшего Ёнси и тоже шагнул вперёд. Тварь была выше меня на две головы.

– Стой, стой, – сказал я. – Это не тебе. К Зоаву веду.

И я вытащил из-за пазухи давно позеленевшую медную печать на шнурке.

Когда-то давно я добыл её у ублюдка, который водил сердцеедам обед. Я не знаю, чем ему платили – наш разговор окончился на самой напряжённой ноте. Я не стал обыскивать тело, взял лишь печать, что он носил поверх панциря. Сердцееды – давние, выродившиеся после Безумных войн потомки некогда славного ордена, – сообразительностью не отличались, кроме Зоава. Он был у них за главного – если был. Я никогда его не видел. Достаточно было показать им печать и сказать, что обед не для них, и в большинстве случаев это помогало.