Они две противоположности: один вспыльчивый, другой спокойный – чувствовали, что скоро их невидимую духовную нить, соединявшую вместе, разорвут и они останутся наедине, и это будет смерть. Они делали все вместе, а теперь придется умереть каждому по-своему, и пойти в вечность каждому своей дорогой, как будто ничто и никогда не связывало их. Там больше не будут иметь никакого значения личные связи, они не будут разделять одно время и одну плоскость. Там все их страсти и желания обратятся против них. Их слабости обратятся против них, их действия обратятся против их духа, там будет глубочайший разрыв и великое соединение, которые они не представляли.
Правое полушарье у одного брата, левое – у другого, и это один мозг, завтра мозолистое тело будет отсоединено, и они останутся в изоляции. Их мир рухнет навсегда, и никто их не сохранит. Приближение неизбежного внушало страх, этот ужасный колесничный бег скоро заберет их прочь из этой светлой долины, и повезет в разные стороны, где жар и холод. Зачем они шли в Гималаи? Они не знали, ведь они всего лишь две исполнительные руки своих братьев – одна левая, а другая правая, – равноценно поражающая своих врагов. И они должны пасть первые, таков закон жанра, они всего лишь пыль перед старшими братьями, они должны протоптать для них дорогу. Скоро они умрут, и найдут все ответы…
Их жена Драупади была молчалива и шла позади. Она была более чувствительна ко всему происходящему, ей было страшно и одновременно спокойно. На нее волнами, нахлёстом, набегали эмоции, мысли и непреодолимые желания, не смотря на требования выйти наружу, падали вниз и тонули в душе, не издавая звука.
Среди всего этого сумбура и хаоса, вокруг ее головы завязывалось навязчивое суждение, что в жизни они сделали все по закону, по совести и вообще, что могли, и что от них требовалось, но этого было недостаточно. И, в общем, они не правы практически во всем, они упустили что-то важное, и, оборачиваясь назад, она глазами наталкивалась на худую и замороченную собаку, которая убеждала в этой мысли.
Чего же она сделала неправильного? Может что-то не сделала или чего-то не сохранила, или чему-то подчинилась и смирилась. Ей мерещилось, что она вся измазана грязью, и ей уже не отмыться, и ей придется заходить в чистое и светлое помещение в таком неглиже. И с этим ничего не поделать. Ей все думалось, что она была создана чистым существом и каким-то образом она уходит менее чистым, и теперь ей придется переродиться в еще более жалкое существо, как это собака, которая болтается рядом. Целомудрие? Чистота? Искра?
Там пустота? Там сансара? Там абсолют? Там безразмерное тело?
Ей было холодно. И душа у нее была холодная. Завывал холодный ветер, и кусал ее тело и проникал в душу, чтобы она оставила всякую надежду в северной стране. Каждая деталь пейзажа говорила о бесчеловечности и жесткой справедливости закона природы. На что она надеялась, чему посвящала молитвы, ведь карму не очистить, каждый поступок она несет в своей сокровищнице. К чему все это? Куда идет человек? Куда идет она?
Кем же она была? Принцессой, королевой, женой, кровью, сладостью, спутницей, матерью… Сколько качеств у нее и сколько имен мелькало в ней, сколько у нее лиц, сколько имен, ведь она Мать, Великая Неповторимая Мать…
Нет, это наваждение. Нет, она жена братьев Пандавов, и ее зовут Драупади…
Голова болит от мыслей, от холода. Глаза слезились от промозглого и колючего ветра, который не щадил ее лицо, и яростно хлестал по нему. Теплый плащ не спасал от жестокости холода, от его сердитости. Мрачность и безысходность туманили ум, выворачивающая наизнанку дрожь проникала до самой души, отчего тело едва слушалось.
Драупади шла все медленней, и постепенно начала отставать от своих мужей. Холод сковал ее волю и тепло в теле, и не спеша, с наслаждением изувера подбирался к бьющемуся сердцу. Зрение подводило ее, картина мира расплывалась.
Синие губы шептали сами собой только одно: «Главное не отстать от них… Не отстать от них, не умереть здесь среди этих бездушных камней».
Начались крутые возвышенности, и ей стало со всем туго.
«Великая Мать Земли, не оставляй меня. Не забирай»!
Резко завыла собака, испугав Драупади, в ней тут же разлилось тепло. Она почувствовала, как ее щеки загорелись и налились румянцем. В один миг она почувствовала себя бодрее и лучше. Ноги и руки снова начали ее слушаться, и наконец, почувствовала в себе силу. Сознание сфокусировалось, и истощенная воля впитала в себя кровь горячего сердца.
Собака продолжала выть. Братья повернулись к этому звуку, и увидели, что Драупади уже давно находится в отстающих, и решили сделать привал.
Юдхиштхира посмотрел на небосводы гор. Они всего лишь находились на уступах этих гор, и по-настоящему испытания еще не начались. Леса и поля, которые они прошли, ничего не значат, сейчас начинается испытание духа и верность выбранному пути.
Он посмотрел в другую сторону, и его взору открылась цветущая равнина, пышущая изобилием и безграничностью жизни. Этот край казался без крайнем, и все виднелось мизерным и красочным, будто мазки художника на холсте.
Собака снова завыла. Все взгляды были устремлены на нее.
Она сидела в отдаление от лагеря, от огня, и выла.
Бхима в раздражение посмотрел на нее и обратился к своим братьям:
– Давайте прогоним ее, она меня выводит из себя! А я так и валюсь от усталости, и нет сил, когда внешняя и внутренняя тишина нарушается! Ее вой будет ожидание беды!
Юдхиштхира задумчиво покачал головой.
– Оставь ее. Собака сама выбрала свой путь. Пусть идет, куда хочет, и за кем хочет. Мы действуем, как это собака, идем туда, куда нас не звали, но по своему своеволию.
– Я думаю, собака хочет нас о чем-то предупредить, – предположил Арджуна, отлепившись от своих вязких мыслей.
А Бхима не унимался и продолжал яриться.
– О чем она может нас предупредить? У собак, хоть и есть душа, но разума человеческого нет.
Драупади и близнецы молчали в гнетущем ожидании.
Юдхиштхира взглянул на Бхиму. Взгляд старшего брата был настолько тяжел, что гнев, который всегда давал Бхиме нечеловеческую силу, потух, и ему пришлось потупить свой взор и отвернуться.
– Ты прав. У собаки нет разума. Но когда собака воет, она чувствует близкую смерть.
От этих слов в лагере совсем стало тихо. Тишина давящая, плотная, удушающая. Смерть чувствовалась. Она гуляла вокруг них, заигрывающе подзывала, нашептывала тревожные глупости, замораживая своим дыханием душу. В ней была необычность, и заключалась в том, что она давала понять о себе, прочувствовать, ощутить, вдохнуть в себя и попробовать себя на вкус, как смерть соединяется с жизнью. Приносила образы бесплодной земли, над ней возвышалась сама смерть, откидывая тень, от которой не скрыться…
На следующий день путешествие продолжилось.
Природа, как будто абсолютно обозлилась на них, принеся еще ветра, мокрого снега и кусачий холод. Но надо было идти. Они шли упорно вперед. Склон становился все круче. Шум от ветра стоял такой, что они не слышали друг друга, а от снега с ветром, они плохо видели друг друга.
Драупади было особенно тяжело. На этот раз ее скрутило так, что она не могла продохнуть от спазмов в теле, нос не дышал, она кашляла. Она замерзала, обозленная природа, как будто выбивала из нее дух. Ей хотелось позвать на помощь, крикнуть, но окрик только застрял в ее воспаленном горле. Ей как будто наступили на горло, и начинали душить.
Обессилив от противостояния с болезнью, с природой, силы ее истощились, ноги дрогнули, и она упала. Все еще борясь, Драупади пыталась встать.
– Дитя! – позвал ее нежный голос.
Она подняла голову, и увидела женщину стоявшую возле нее. Она была облачена в багряницу, украшена золотом и бриллиантами. На голове была корона, в руках золотая чаша. Осанка была ее горделивой, в лице стояла непокорность и жесткость.
– Я вижу тебе очень плохо. Хочешь облегчить свою участь?
