«…Как бел был снег, как реки чисты…» …Как бел был снег, как реки чисты, как небо в этих реках сине. Валютные специалисты носили доллары в торгсины а по небу аэропланы а по Москве автомобили а пионеры в барабаны а диверсантов посадили а ввысь строительные краны а женщины еще не пили а вглубь большие котлованы а мы – чтоб сказку сделать былью преодолеть пространство и простор нам разум дал стальные руки-крылья а вместо сердца пламенный мотор. «Стеснительные ночлеги…»
Стеснительные ночлеги, как рано они начались. Запомнилась мне навеки неполноправная жизнь. «…Утром, ранним солнечным утром…» …Утром, ранним солнечным утром только и может это вспомниться. Только проснувшись, можно представить себе это. Дождь по крышам, по дворовым деревьям. И чем черней небо, чем безысходней дождь, тем счастливей ты чувствуешь свою одинаковость с этим дождем, и деревьями, и переулками, и освещенными окнами домов, за которыми живут понятные и необходимые тебе люди, которым так же необходим и понятен ты. Сейчас вы друг другу еще не известны, но потом, в будущем, когда ты отдашь им свою жизнь и будешь умирать под белый шум дождя, а они, уже не в силах спасти тебя, будут тихо стоять вокруг… Звёзды тех, еще тридцатых лет «Сухие заборы мои…» Сухие заборы мои разбиты, разбиты. Рассветные зори мои забыты, забыты. И давние двери мои завешены пылью. Там жили богини мои, уроки учили. «Таинственную, как ее узнать?..» Таинственную, как ее узнать?.. Неведомую из соседней школы, загадочную из другой квартиры, и новогодних елок, и кружков, и отставаний по другим предметам? Теперь-то знаем мы, что бытие по существу определяет все. Мы знаем сослуживиц, их подруг, соседок, родственниц, официанток. Таинственную, как ее узнать?.. В какой-то степени всегда возможно предположить, кто чем живет. Соседки, как правило, похожи на соседок, официантки – на официанток. Загадочную, как ее узнать? Неведомую, из других забот, других обид, привычек, удовольствий и отставаний по другим предметам?.. «У Сухаревой башни…» У Сухаревой башни, где Сухаревский рынок, торгуют мамы наши шнурками для ботинок. В рабфаках наши братья. Сияют горизонты. Лишенки в длинных платьях от солнца носят зонты. В ячейках сестры наши, багровые косынки. Оранжевая башня, надменный палец рынка… Сестренки наши седы. Состарили победы. И братьев – треть от силы. Победы покосили. И пионеров больше не дразнят хулиганы. Туристы едут в Польшу, артисты едут в Канны. И Сухаревой башни уже в помине нет. Остался гром вчерашних и нынешних побед. «Я – в Москве. Угнетен и рассеян…» Я – в Москве. Угнетен и рассеян, по давнишней Мещанской бежал. Вдруг – пахнуло… Листвою осенней погребенный, как жалок, как мал Ботанический сад наш! В Грохольском переулке размером в пятак. Не припомню, за вход сюда – сколько? Ну, а через забор – и за так. Были девочки в темной аллее, с книжкой каждая. Запах пруда. Были лилии. Стоя, белели. Было… После уроков – сюда. У забора стою. Только запах облетелой листвы. Где они, эти девочки в светлых панамах на скамейках в подвижной тени? «Звезды тех, еще тридцатых лет…» Звезды тех, еще тридцатых лет. Вы светили сквозь слои печалей… Меченные мрачною печатью отрочества, мы ходили вслед девочкам, которые носили шубки москвошвеевского стиля… Этих звезд уже в помине нет. А капли сверк, сверк… «Ты, музыка, так беспредметна…» Ты, музыка, так беспредметна — нет бань, собак, древесных крон, а лепет флейт и громы медных — лишь звуки. Боль, удар и стон. В тебе я не ищу порядка. Восторг с печалью пополам. В тебе безмерно то, что кратко и смутно жизнь шепнула нам. «Тихо в доме, ах как тихо в доме…» Тихо в доме, ах как тихо в доме, за окошком снег, и он не слышен. Медленный рояль роняет громы. То пониже громы, то повыше. То взбираюсь в черные высоты, то внезапно рушусь в немоту… И забыты все обиды, все заботы в тихом доме, в тихом снеге на лету. |
