Вступалась за него поэзия, перед которой Володин, как помним, благоговел со школьных лет. Превосходство поэзии и перед прозой, и перед драматургией было для него совершенно неоспоримо. В «Записках нетрезвого человека» он без тени сомнения заявлял: «Хитрая проза жизни может соблазнять лишь тем, что крадет у поэзии. Но, заблуждаясь и погибая (в который раз!), простодушная слепая поэзия то и дело одерживает победу и смотрит сверху на трезвую суетность жизни».
Ничто так не огорчало и не возмущало Володина, как эта самая «трезвая суетность жизни». Ей он противостоял – как мог: побеждал ее и оказывался побежденным, бунтовал и смирялся, протестовал и скоморошничал, – при этом всегда оставаясь самим собой. Книга стихов Неуравновешенный век Сны «Неверие с надеждой так едины…» Неверие с надеждой так едины, то трезвое неверье верх берет и блик надежды угасает, стынет, но так уже бывало. В прошлый год, и в прежний век, и в те тысячелетья надежды всё обманывали нас. И вновь неверью нечем нам ответить, и свет надежды все слабее светит, слабее светит, как бы не погас… «Отпустите меня, отпустите…» Отпустите меня, отпустите рвы, овраги, глухая вода, ссоры, склоки, суды, мордобитья — отпустите меня навсегда. Акробатки на слабом канате, речки, заводи, их берега, на декорационном закате нитевидные облака, мини-шубки, и юбки, и платья, не пускайте меня, не пускайте, на земле подержите пока! «Необозримый залив полыхает снегами…» Необозримый залив полыхает снегами. Он по-соседски в бескрайнее небо глядится. Два выходных начались, чтобы длиться и длиться. Лыжницы окольцевали себя рукавами жарких своих свитеров и наги, как наяды. Лишь раздевают безумные эти наряды. Блещет лыжня, уводящая вдаль и навеки. Встречная тоже уходит в безвестные дали. Веки смежив, позабывши обиды, наветы, лыжницы здесь отрясают земные печали… Но говорят, будто это лишь два выходных и не боле. Два выходных перед новой неделей, не боле. Да и залив – это Финский залив и не боле. Просто уставился в местное небо, не боле. Что же до лыжниц – туда по лыжне и обратно. Просто обратно по встречной лыжне и не боле. Так говорят. И возможно, не боле. Вполне. Я и поверил бы на слово. Если бы не — небо! Так запросто смотрит на снежное поле! Словно бы в зеркало так по-соседски глядится будто и жизнь началась, чтоб навеки продлиться… «Сначала трясся на подножке…» Сначала трясся на подножке от контролеров поездных, потом проник в вагон, к окошку, потом на мягкой полке дрых, потом утратил осторожность, не помню сам и как – отстал. Один стою в пыли дорожной, уходит медленный состав. Вагонный разговор уехал и маленький портфель идей, а я стою как бы для смеха, для развлечения людей, которые глядят из окон. Все едут мимо поезда… Стою в сомнении жестоком, что они едут не туда. «А что природа делает без нас?..» А что природа делает без нас? Кому тогда блистает снежный наст? Кого пугает оголтелый гром? Кого кромешно угнетает туча? Зачем воде качать пустой паром и падать для чего звезде падучей? Ни для кого? На всякий случай?.. Вода бесплодно по березам льется, глухой овраг слепой водой залит… В надежде роща только обернется — он тут как тут. Остолбенев стоит. – Ау! – вскричит. И кто-то отзовется. И роща сразу примет должный вид. Осмысленно замельтешились сосны, и лопухи как никогда серьезны… Вокруг него расположился космос, над ним звезда падучая летит. Плес Здесь некогда я жил в гостинице, еще счастливым был тогда. Приехал с городом проститься, другие минув города. Здесь некогда, ведомый счастьем, я на холмах набрел на чашу, — иначе как назвать, не знаю, — земная впадина средь чащи простерлась, сдержанно блистая. Травнистый кратер всей земли. Господня, думалось, криница. Березы наискось росли, счастливые над ней склониться. И мнится: рощу перейти — и чаша тихо заблистает. А вот ищу – и не найти. И местные о ней не знают. И каждый мудрой головой покачивает: мол, едва ли. Тут все известно, а такой, как вы искали, не видали. Нет чаши. Нет березок. Свет не светится на дне криницы. Душа могла и ошибиться, и счастья не было. И нет. «Сначала были встречи…»
Сначала были встречи. Что ни день – то встреча. С одним человеком, с другим человеком… Потом начались расставания. С одним человеком — ее обмотали шарфиком и куда-то увели. С другим человеком, его, говорят, куда-то увезли. Но вот уже ты сам себе хозяин. Можешь ни с кем не расставаться. А надо не надо – расстаешься. Добро бы со знакомыми — с друзьями!.. С любимыми! Зачем расставаться с любимыми? Ради других любимых? С которыми тоже расставаться? А с ними ради чего? Ради того, чтобы наконец расстаться со всеми вместе? |
