«Рассказ о том…» Рассказ о том, как мы с женой и сыном давным-давно приехали жить в Ленинград и поселились в поселке Дибуны. И знать не знали, что через две станции на пригородном поезде — море! А моря мы с женой и сыном не видели никогда в жизни. И никто вокруг не говорил, что море близко! Всем это было так известно, что и говорить-то было незачем. А мы хлопотливо жили, неполноправные, послевоенные, продлевая временную прописку, потому что постоянной были недостойны. А через десять минут на пригородном поезде было Море! Там не видно другого Берега! А на этом берегу – Лес! Сквозь который видится это Море! Как в книжках Жюля Верна, когда путники выходят из джунглей и кричат: «Море!» Случай
Держал в руках себя, терпел, ни слова, что ты! Покамест не осатанел, учтивость к черту. Поверь, пока хватало сил, был деликатным. Но вот сорвался и покрыл начальство матом. И вмиг – начальства нет на свете! Не существует! Свободы эфемерный ветер, ликуя, дует. «Я равнодушию учусь…» Я равнодушию учусь. То выучу урок, то забываю. Я равнодушием лечусь, три раза в день по капле принимаю. К чему? Во-первых, – к суете сует: и оттянуться не успеешь – съест. Всего дотла, всего, по мелочам: дневная – днем, ночная – по ночам. К невзгодам мелким, что рядятся в беды, к ушибам, что до свадьбы заживут, и к самолюбью, что всегда задето, и к неустройствам, что всегда гнетут, к тому, что срок твоих удач проходит, пора удач настала для других. Что ж, солнце так же всходит и заходит не для тебя – так для него, для них… Я равнодушию учусь. Вовсю стараюсь, мельтешусь! «Погода, плохая погода…» Погода, плохая погода, неуравновешенный век. Мы вниз опускались полгода, а где же полгода, чтоб вверх? Запросы покорно понизив, согласны на осень, на снег… На разные беды – полжизни. А где же полжизни на смех? «После бума, и грома…» После бума, и грома, и ночных неприличий с отдаленного дома слышу песенку птичью. Свищет скромно и звонко, нет ни стажа, ни сана. Голос птицы-ребенка, отдохнувшего за ночь. Она свищет, как дышит, словно вот родилась. Между небом и крышей телеграфная связь. «Я побежден самим собой…» Я побежден самим собой. Устал. И небо угасает. Пора уже, пора… Постой! Вгляделся вдаль – а там светает. Свой крест все тяжелей нести. А память свод грехов листает. Жизнь прожита, почти… Почти! Вперед вгляжусь – а там светает. Прошли и высохли дожди, снег падает и снова тает. Казалось, темень впереди. Но вот вгляжусь – а там светает! «Никогда не толпился в толпе…» Никогда не толпился в толпе. Там – толпа, тут – я сам по себе. В одиночестве поседев, по отдельной иду тропе. Боковая моя тропа, индивидуализма топь. Где толпа моя?.. А толпа заблудилась средь прочих толп. «Эта элита…» Эта элита признает Мадонну Литту. А для элиты той Литта – звук пустой. Она ценит, однако, Кафку и Пастернака. Сколько разных элит! Больше, чем простофиль. Этот – космополит, этот – славянофил. Эти – по шашлыкам, те – по средним векам, по уральским скитам, по сиамским котам. И простые смертные в пиджаках вчерашних, так смешно заметные в их рядах калашных… Между сытыми, мытыми извиваюсь элитами. Свою линию гну: не попасть ни в одну. «Укорочен лозунг французской революции…» Укорочен лозунг французской революции. Равенство без свободы и братства. За одно равенство стоило ли драться? Равенство напившихся в том, что напьются? Равенство хитрых и ушлых – ушлым? Равенство глупых с дураками? Равенство продавшихся – продавшим души? Равенство рабов в душе – с рабами? Равенства не надо. Это лишнее. Умные, дорожите неравенством с глупцами. Честные, гордитесь неравенством с подлецами. Сливы, цените неравенство с вишнями! Города должны быть непохожи, как люди. Люди непохожи, как города. Свобода и братство. Равенства не будет. Никто. Никому. Не равен. Никогда. |
