А Новгород снова кричал, славя своих героев.
С того дня за ним закрепилось это прозвище — Невский, с ним князь Александр Ярославич вошёл в историю на веки вечные.
Князь появился в своём тереме только к вечеру. Он сам убедился, что все прибывшие в порядке, что погибших отнесли к Софии, чтобы на следующий день похоронить с честью, потом ещё долго говорил с владыкой, рассказывая о встрече со шведами.
— Как мыслишь, князь, не сунутся ещё раз?
Умудрённый летами епископ разговаривал с совсем ещё молодым князем уважительно, как с опытным ратоборцем. Александр задумался, потом покачал головой:
— Думаю, пока нет. Не столько дело в том, что побили, сколько ещё, что меж ними разлад. С берега первыми норвежцы утекли, от шведов отделившись. Да и датчане своих собратьев бросили. Если врозь будут, то нам не так уж страшны.
Спиридон заметил сомнения князя, поинтересовался, что его беспокоит. Александр поморщился:
— На нас не просто свей или норманны с датчанами шли. Они же объединились под святыми знамёнами. Эти успокоятся, другие наползут. Папа Григорий меня предал анафеме, объявил еретиком, потому против новых рыцарей наберёт. А мы сейчас одни, остальным княжествам от татар не отбиться.
Князь заговорил о том, чего сам владыко сейчас говорить не хотел, решил после, уж очень радостно было на душе. Но Александр смотрел требовательно, ему было не до прославления. Подумав: «Настоящий князь!», Спиридон положил прохладную руку на запястье князя:
— Много что тебе сказать могу, но приходи после. Речи те долгие будут, не ко времени сейчас.
Александр чуть улыбнулся:
— Приду, владыко.
Он уже был у двери, когда Спиридон вдруг спросил:
— Князь, а верно, что ты их Биргера копьём сквозь прорезь забрала ранил?
Ярославич с удивлением обернулся:
— Как имя его не ведаю, но рыцаря в самых богатых доспехах ранил.
— Это Биргер, зять короля Швеции, он королевством правит. Эрик Картавый слаб слишком, во всём зятя слушает. Потому, считай, короля побил, — улыбнулся владыко. Он не стал говорить, что имя Биргера ему принёс спешно бежавший с поля боя один из епископов шведского войска. Этот епископ стал священником не так давно, раньше всё больше ходил с купцами, потому и смог по Неве уйти до самого озера, потом до Ладоги, а там уж, неся радостную весть, добрался до Новгорода. Епископ умолял владыку не выдавать, что он был среди нападавших, зато очень многое рассказал и о том, кто принимал в нём участие, и о том, как поход организован. Так что Спиридону много что было рассказать молодому князю.
Сам Александр чуть пожал плечами:
— Что ж, для него хуже!
Глядя вслед высокому — пришлось даже наклониться, чтобы не задеть головой притолоку — и стройному князю, владыко улыбался. Достойного князя вырастил Ярослав Всеволодович, постарался и его боярин Фёдор Данилович, что был кормильцем княжичей. Надо отписать отцу о славе его сына, решил Спиридон и позвал инока, чтобы тут же это и сделать. Есть ли большая радость отцу, чем узнать, что его сына город новым именем величает, данным за победу в бою? Инок старательно наносил на пергамент слова благодарности князю Ярославу Всеволодовичу от Великого Новгорода и лично от его епископа Спиридона за сына, князя Александра Ярославича Невского.
Старая княгиня Феодосия и молодая Александра не могли дождаться, когда же наконец их любимый Сашенька придёт домой. Феодосия с лёгкой улыбкой смотрела на невестку, той, видно, не терпелось обнять мужа, она даже раздражённо постукивала каблучком по полу, нервничала.
— Ну что же он не идёт? Неужели не устал быть со своими дружинниками?
Старшая княгиня возразила:
— Да ведь его не было всего-то десять дён, а ты уж извелась вся.
Александра вздохнула:
— Десять дён, а показались целым годом...
— Привыкай, вся жизнь такой будет. У тебя муж князь, да ещё и новгородский.
Что-то в последнем слове насторожило молодую княгиню, она пригляделась к свекрови, потом поинтересовалась:
— А что с того, что новгородский?
Феодосия внимательно вгляделась в лицо Александры, прикидывая, стоит ли ей говорить или пусть поймёт всё сама. Но решила, что стоит.
— Сашенька, Новгород город своенравный, он с князьями вольно обходится.
Молодая женщина кивнула:
— Помню про то, но ведь Саша герой, его весь Новгород готов на руках носить!
— Ох, детка, сейчас готов, а кто знает, что завтра будет? Князь Ярослав не раз бывал городом обласкан, но и прогнан тоже не раз. Тебе Александр не сказывал, как сначала сидел с братом Фёдором, запёршись, а потом и вовсе бежал из града в ночи, чтоб в тёмную не попасть?
Большие глаза молодой княгини стали просто огромными, она никогда не слышала о таком. Схватила свекровь за руку, попросила:
— Расскажите, матушка!
Пришлось рассказать. А ещё о том, как самого князя Ярослава Всеволодовича то гнали, то звали. Александра какое-то время сидела с раздувающимися от волнения ноздрями, поджав губки. Потом сверкнула своими огромными глазами и объявила:
— Не смогут новгородцы так поступить с князем Александром!
Княгиня Феодосия улыбнулась, невестка готова поколотить новгородцев своими маленькими кулачками, если те обидят её дорогого мужа!
— Дай Бог!
На Новгород уже опустились вечерние сумерки, а в небе даже мелькнула пара звёздочек, когда князь наконец добрался до своей ложницы в тереме. Княгиня-мать уже ушла к себе, хорошо понимая, что молодым будет и без неё о чём поговорить. Только просила поцеловать сына от её имени. Александра обещала с видимым удовольствием. Она сама уже извелась, на сердце даже легла обида, что не торопится муж к ней, не спешит повидать свою ясыньку ненаглядную, как совсем недавно называл. Появились даже недобрые мысли, что, может, появилась у него на сердце зазноба, что кто-то перешёл дорогу молодой жене. А что, так бывало, она много слышала, что князю в дальнем походе может приглянуться какая красавица или опоят его каким зельем... Так и забудет оставленную дома жену.
Княгиню захлестнула волна отчаянья. Что же делать, она не может быть рядом с мужем всякую минуту, не пойдёшь же за ним в поход? Как же тогда быть?
Александра уже была на грани отчаянья, в её глазах появились слёзы, когда князь вошёл в ложницу. Увидев жену, сидящую в полутьме с несчастным лицом, Александр бросился к ней:
— Что, Сашенька, что, ясынька моя? Болит что?
И тут молодая княгиня разревелась в голос. Муж прижал её к себе, гладил светлые мягкие волосы, уговаривал:
— Ну что ты, что? Что случилось? Почему ты плачешь?
Наконец ему удалось вытянуть из Александры несколько слов, сквозь всхлипывания княгиня произнесла:
— Ты... не приходил... долго... я тебе... не нужна-а-а...
Князь расхохотался:
— Голубка ты моя! Да я только о тебе весь день и думал! Только я ведь князь, у меня семья — весь город.
Он покрыл поцелуями такое любимое и родное лицо, уговаривая:
— Как могла подумать, что я тебя забыл? Нет женщины дороже...
Александра вдруг вспомнила о поручении княгини, твёрдо отстранилась. Князь настороженно замер.
— Как нет женщины роднее? А мать?
— Мать другое, пойми. К матери не смей ревновать никогда! — Ему было даже чуть досадно, что умненькая Александра завела такой разговор. Князь не хотел бы, чтоб когда-нибудь между этими женщинами пробежал даже холодок. Но жена продолжила:
— Я не ревную. У меня поручение от княгини.
— Какое? — изумился муж.
— А поцеловать тебя крепко-крепко!
Она обхватила голову мужа, пригнув к себе, и ответила на все поцелуи, которые получила от него. Князь уже не выпустил свою ясыньку из рук.
Позже они лежали, тесно прижавшись друг к дружке, и говорили, говорили. Александра требовала, чтобы князь рассказал всё-всё про поход. Тот рассказывал, но так получалось, что он вроде и ни при чём, то про Гаврило Олексича речь вёл, то о Мише-новгородце, то о своём погибшем слуге Ратмире печалился... Она требовала:
