— Хорошо, назначай срок, я объявлю.
Топая заплетающимися ногами в свои покои, он думал, что чем скорее Биргер отправится в свою Гардарику, тем будет лучше для всех. Ингеборгу тоже замучил. Бедная девочка, она давно стала разменной монетой своего мужа. Король махнул рукой: пусть отправляется! Может, свернёт там себе шею? Хорошо бы...
Ингеборга родила Биргеру сына Вальдемара и теперь донашивала ещё одного ребёнка, совершенно не сомневаясь, что это ещё один сын. Самой первой у неё родилась дочка, что вызвало почти презрение родственников, потому Ингеборга и торопилась рожать ещё и ещё.
В Швеции всё же был объявлен ледунг — морской сбор. Вообще-то, изначально ледунг был скорее ополчением, когда в поход шли все, кто мог держать оружие в руках, но постепенно выработалась система, когда каждый корабельный округ — херад или хундари — должны выставлять в случае объявления всеобщего сбора определённое количество гребцов на суда в определённом вооружении.
Однако всё меньше находилось тех, кто желал бы отрываться от своих дел и плыть за тридевять земель. Такие могли оплатить определённое число воинов. С одной стороны, было даже удобно, потому что наёмники, только и знавшие в жизни войну, бились куда крепче вчерашних крестьян, правда, и денег требовали немало.
Но ледунг объявлен, к берегам Швеции стали собираться шнеки, а улицы Сигтуны быстро наводнили чужаки. Это не добавляло спокойствия, временами становилось не по себе, потому что наёмники вовсе не сидели тихо на своих шнеках, они ежедневно устраивали в весёлых домах пирушки, привычно заканчивавшиеся кровавыми драками. И это при том, что датчане должны идти отдельно, норвежцы отдельно, а остальные и вовсе присоединиться по пути.
Беспокоясь за жену, Биргер отвёз-таки её с Бьельбу. Как раз вовремя, потому что в начале лета у них родился второй сын — Магнус. Биргер крутил своей круглой головой и смеялся:
— Им будет мало шведского королевства, Ингеборга, придётся и впрямь завоёвывать язычников и крестить их. Моим сыновьям нужны новые земли. И я добуду их!
Король Эрик Картавый был бездетным, и все прекрасно понимали, что именно сыновьям своей обожаемой сестры Ингеборги он передаст трон, а их отец — самый богатый и, что там скрывать, сильный человек Швеции Биргер Магнуссон — поможет шведам сделать именно такой выбор. Биргер пока не ярл, но это дело времени, просто ярл его двоюродный брат Ульф Фаси, который много старше и опытней.
Именно Ульфу предстояло возглавить ледунг, но все понимали, что это только формально. В действительности тон всему будет задавать Биргер.
Сам Биргер делал вид, что он просто один из участников ледунга, не больше. Когда Биргер вдруг отправился с женой в Бьельбу, многие даже поверили в его непричастность к ледунгу, пошли слухи, что зять короля решил остаться в Швеции.
У него был повод остаться. Дело в том, что перед рождением третьего ребёнка Биргер ходил к Сигрид Черной — колдунье, которая предсказывала будущее, никогда не ошибаясь. Колдунья долго смотрела на этого круглоглазого, круглоголового, гладко выбритого мужчину, потом вздохнула:
— Не скажу ничего хорошего...
— Ребёнок или Ингеборга?
— Нет, ты... хотя и ребёнок тоже...
Чтобы сказать наверняка, Сигрид применила все свои методы, она раскидывала какие-то камешки с рунами, бросала в костёр приготовленные травки и следила за дымком, разрезала рыбу и смотрела внутренности...
То, что она сказала, могло бы смутить любого, но не Биргера. Сигрид предсказала ему, что родится крепкий, здоровый сын, но они со старшим братом будут не просто соперниками, а настоящими врагами.
— Пока будешь жив ты, они не посмеют драться, зато потом...
Биргер только вздохнул:
— Я не смогу этого изменить.
Про поход Сигрид тоже не сказала ничего хорошего:
— Не ходи, пойдёшь позже, твоё время ещё не пришло. А если пойдёшь, то вернёшься ни с чем, зато с раной на лице.
— Я не могу вернуться ни с чем!
— Я сказала. Ты услышал. Тебе решать. Бойся всадника на белом коне, от него будет рана.
Биргер расхохотался, но смех его был натянутым и невесёлым.
— В поход пойдут на шнеках, при чём здесь всадник на белом коне?
От гадания остался нехороший осадок. Не раз Биргер задумывался, не остаться ли в Швеции? Но это выглядело бы как трусость, ведь он сам буквально вынудил короля объявить этот ледунг.
Ингеборга родила сына; глядя на крошечное красное личико, Биргер размышлял, сможет ли сделать так, чтобы его сыновья никогда не бились между собой за власть. Это можно сделать, только дав каждому довольно земель и данников, а значит, всё же идти в поход. Рана... но кто из мужчин их боится, разве что вон Эрик? Но он не мужчина, разве может у настоящего мужчины не быть сыновей? Нет, Биргер Магнуссон настоящий мужчина, у них с Ингеборгой уже два сына, и отец должен добыть для них новые земли и данников! Нельзя сидеть в Сигтуне, когда остальные захватывают добычу. Что останется ему даже в богатой Гардарике, если по её землям пройдут другие шведы, датчане, норвежцы...
Только вперёд!
Биргер ничего не сказал Ингеборге о гадании, никому не сказал, а в Сигтуну вернулся перед самым отплытием, его кормчие даже стали беспокоиться, им надоело отвечать на вопрос, почему их хозяин не идёт в поход вместе со всеми. Объяснение, что рожает второго сына, вызывало откровенный хохот:
— Что, в Швеции теперь рожать стали мужчины? Тогда в поход должна идти Ингеборга, если её муж рожает!
Кормчие чувствовали себя оплёванными, но возразить ничего не могли. Потому и обрадовались, когда хозяин всё же появился.
Биргер, как и все конунги, ценил своих кормчих. Это в плавании возле берега каждый мог обойтись без подсказки, знал все выступы, скалы или островки, а если уходили подальше в открытое море, на любом корабле, независимо, какой он — большой сорокавёсельный шнек или малый в шестнадцать гребцов скут, все попадали под власть кормчего. Самые опытные кормчие на боевых кораблях, те, кто не раз прошёл моря вокруг шведских и норвежских земель. Их называли стуриманами и подчинялись беспрекословно. Хороший стуриман по цвету воды мог на глаз определить глубину, по бурунчикам волн — подводные скалы, по крику чаек — близость суши, но главное — он знал ветры.
За это знание кормчих ценили больше всего, потому что запомнить очертания родных берегов мог пусть не каждый гребец, сидевший на вёслах, потому что, работая веслом, не всегда эти очертания и видел, но ярл мог, а вот знать, когда и с какой силой подует именно в это время года какой ветер... это было почти таинством, секретом каждого кормчего. Такие секреты они очень неохотно открывали другим. Зачем, ведь хороший стуриман получал три доли в общей добыче, даже если ногой не ступал на землю при набеге, чтобы эту добычу принести. Без стуримана её вообще могло не быть.
Стуриман позволял себе отдых, только когда ветер стихал и воины садились на румы, при поставленном парусе стуриман спать не имел права, он должен следить за ветром, потому что морские ветры капризны, им вольно над водными просторами, ничто не задерживает, как в горах и лесу, а потому менять направление легко. В один миг ветер из попутчика может превратиться во врага, и не считаться с этим нельзя. Потому и не спали стуриманы ни днём, ни ночью, чтобы не пропустить ветер, чтобы не унесло, куда попало.
Кормчих берегли, прикрывая щитами в первую очередь, даже ярлы рисковали, подставляя свои тела под стрелы и мечи, а стуриманов старались к бою не допускать. Это не означало, что они слабые или плохие воины. Многие кормчие были одними из лучших воинов, потому что, не будучи сильным человеком, нельзя тягаться силой с морем и ветрами. Это воин мог, сидя на руме, работать веслом вместе с остальными четырьмя десятками таких же, ярл и кормчий не имели возможности спрятаться за чью-то спину, они всегда с морем, ветром и врагом один на один, и от этого противостояния слишком многое зависело.
