— Поцелуй мамочку в щечку, сынок.

— Мамочка… — послушно сказал тот и поцеловал.

Я смотрела на всех, только не на мужа. Выслушала много добрых слов о том, чего желали нам от всего сердца. Даже заговорила с Тарусом, вспомнив, что наша женитьба помешала его поездке к Змеиному лесу. Или помешали ожидающиеся вскоре снегопады, но его было жаль. Он так рвался туда… даже думая, что скоро умрет. Но он сказал только:

— Я не отказался от этой поездки — просто перенес ее на лучшее время.

— Я бы тоже хотела туда, — протянула я, а он ворчливо ответил:

— А как же сенокос? Управитесь к сроку?

Я взглянула таки на мужа — искоса. И увидела в его глазах смех, а еще… обещание. Нам с ним еще пришлось, оставив дома сына и Мастера, посидеть немного за праздничным столом в воинской казарме, где его и мои друзья ждали нас. Но это было совсем недолго. Потом он вывел меня за руку и повез в тот дом — в котором сейчас не было ни его брата, ни прислуги.

Мы молча прошли по лестнице на второй уровень дома и вошли в его комнату. Здесь я была поймана в руки и поняла, что мелко дрожу. Как долго уже — не помнила и сама. Муж забеспокоился:

— Ты же не боишься? Ты не можешь меня бояться, жена моя, это я боюсь…

— А ты чего же? — слабым голосом спросила я.

— Не знаю… много чего. Давай тогда бояться вместе, хочешь? Спрячемся в кровать, под одеяло, обнимемся и будем друг друга защищать и успокаивать.

Так мы и сделали, только для того, чтобы лечь, сперва пришлось раздеться, и он помогал мне в этом. Торопливо растягивая шнуровку на платье, стаскивая с ног тонкие чулочки подрагивающими от нетерпения руками. И когда пришла пора успокаиваться, делать этого уже совсем не хотелось. Потому что у него, как у Зоряна, не закрывался рот, и он шептал мне… говорил… признавался между поцелуями. А я тоже отвечала ему, задыхаясь, когда мои губы получали свободу:

— И я… я тоже… так же… еще сильнее.

Его руки — теплые, сильные и совсем без костяных мозолей, гуляли по всему моему телу — с бережной лаской, которая вскоре вызвала ту самую жажду, охватившую нас двоих. И тот самый пожар…

Мои руки сами тянулись зарыться в его волосы, жадно гладили сильные смуглые плечи, крепко прижимали его к себе, обхватив за спину. Я помнила его тело, а он узнавал меня заново — ненасытно, жадно, долго… так долго. Мы проваливались на какое-то время в сон и будили друг друга опять… Уснули же только под утро, устав так, что казалось — не поднять будет ни руки, ни ноги. Но сытые… довольные… счастливые.

Днем же я проснулась, наверное, от того, что он смотрел на меня. И провела рукой по его щеке, чуть неуверенно прошептала:

— Что ты, хороший мой?

— Думаю вот… о том, что совсем не помню твой первый раз… наш. Я ведь и правда — не помню… Тарус рассказывал мне, что я творю, а я не верил… просто не верил, Таша. Потом пытался как-то оправдаться — стражник на воротах подтвердил его слова. Страшно не помнить то, что изменило твою судьбу, не понимать почему это случилось. Это время выпало из моей жизни, из моей памяти, будто кто-то нещадно вымарал его. Но сейчас осталось сожаление только об одном — не помню о нас с тобой, а я ведь не был тогда бережным, правда? Просто не мог… не осознавал, а ты щадишь меня, — промолвил он горько.

— Жаль, что не помнишь, тогда бы не переживал об этом. Юрас… мы как-то говорили с Конем… Он сказал, что вокруг тебя все еще виден след родового проклятия. Они — бестелесные, легко видят такие же призрачные следы. Так что это наказание не за какую-то твою вину, а за то, что свершили твои предки, может, что и дальние. Невозможность познать счастье в любви — следы проклятия, клубящиеся у сердца. Так он сказал — но это только следы… его больше нет на тебе. Не жалей о том, на что оно толкнуло тебя, куда завело, отняв разум, чему помешало. О несбывшемся с Дариной, о том, что не помнишь нашу ночь.

— Я жалею не о том, что это случилось, а о том, что не помню тебя тогда. Но если ты твердишь, что не следует об этом жалеть… то, может тогда вдумчиво посчитаем дни до сенокоса? — широко улыбался он, — как ты думаешь — мы уже управились?

— Нет, Юрас, мы точно еще не управились. Я помню то видение — у меня еще не было живота, — так же широко и ехидно улыбалась я.

— Нет же… нет! Ты просто не помнишь, он уже был — только небольшой. А то с чего бы я стал его наглаживать? Колючка, это непорядок. Нужно работать над этим… очень… очень сильно стараться.

Мы постарались… И к празднику первого сенокоса я ждала еще одно продолжение меня и Юраса. Хотелось бы, чтобы это была дочка, но пока было непонятно. Я хорошо помнила, что девочки лежат в животе у мамки умнее — прильнув, и живот тогда шире. Но он был пока совсем небольшим, едва заметным… я, и правда, в своем видении не запомнила это.

Так же, как тогда — в моем сне, кругом нас цвело лето, кружа голову запахами цветов и обнимая ласковым теплом. Так же одуряющее пахла свежескошенная трава, сложенная валками и покрытая ряднами. Дарина один оборот луны, как родила еще одного сына и сейчас уже полностью оправилась от родов. Она позвала на праздник нескольких мужчин, заседающих в Совете, вместе с их семьями, а также и нас с Юрасом и Зоряном.

Я уговорила поехать с нами и старого ведуна — день выдался таким славным. И жаль было, что он опять проведет его, делая свои записи. Так что мы с ним и Зоряном доехали до места в небольшой повозке с рессорами — той, о которой он тогда говорил и которую давно хотел. Ее, вместе с парой породистых лошадей, подарили нам на свадьбу правитель с Дариной. Кроме того, Юрас получил в подарок скакуна, смотреть на которого сбежалась почти вся стража столицы.

И если в том, как сделана повозка, я не разбиралась, только могла сказать, что — удобно, то Архаром любовалась вместе со всеми. Золотисто-рыжий, с черными гривой и хвостом, небольшой мордой с мягкими нервными ноздрями и тонкими, крепкими ногами — он был красив до изумления. А еще вынослив, быстр, прыгуч и хорош нравом. Скоро он ходил следом за Юрасом, как собака. Тот катал на нем Зоряна, уже сажая в седло одного и прохаживая коня шагом. Только мы жалели, что держать скакуна приходилось в дворцовых конюшнях — у нашего дома своей не было.

На поляне, выкошенной от травы, скоро стало тесно — прибывали друзья семьи правителя. Мужчины отошли и говорили о чем-то своем, а мы с еще одной гостьей выкладывали на грубо тканые рядна угощение — кто что привез с собой. Говорили о детях, смеялись, вспоминали Таруса, который сорвался таки в конце весны и помчался к Змеиному лесу. Не забоялся даже проснувшихся после зимней спячки змей. От этого становилось беспокойно, но Дарина, что сидела тут же с младенцем на руках, смеялась:

— Этот жук все сможет и везде успеет. Сам везде проползет, как змей. Раз так невмоготу, я помогла ему упросить Влада отпустить его со всего одним стражником. От степняков угрозы нет, а потому брать отряд и правда — не было нужды. Места знакомые, хоть и опасные. Но он справится, я даже в голову не беру…

А я с нетерпением ждала, как оно случится — то, что было в видении? И намеренно ничего не делала для этого. Оно получилось само собой. Юрас подошел к нам и, облизнувшись на угощение, потащил меня выбирать самое удобное место. Нашел, уселся сам и потянул меня на себя, усадив перед собой, чуть сбоку. Заботливо осмотрелся, как я устроена и спросил:

— Как ты? Не растрясло в повозке, и правда — такой мягкий ход?

— Ты бы за это время хоть разок, да опробовал — какой ход.

— Нет, я лучше на Архаре, — счастливо улыбался он, — а как мы тут поживаем?

Спросил и, положив руку на мой еще совсем маленький живот, ласково погладил его… и мы замерли. Я — оттого, что нечаянно сразу вцепилась в его руки, соскучившись уже по ним, а он — вспомнив то, о чем я рассказывала. Гомонили вокруг люди, и по летнему теплу речь разносилась как-то немного глухо — в густом, напоенном ароматами леса воздухе. Пищали дети, носясь оравой, гудели пчелы, легкий ветерок овевал лицо и шею… А я сидела в коконе из родных рук и истово благодарила в уме Силы. За то, что дали мне его…