Старое зеркало да выцветшие от времени фотографии – единственное наследство от бабушки, что щедро отдал мне двоюродный братец. Старенькую мебель он выкинул, в маленькую квартирку загнал рабочих для ремонта. А мне торжественно вручил зеркало в массивной потрескавшейся раме.

Раритет занял всю прихожую, как раз поместившись в узкий простенок. Одно неудобно: чтобы полностью протереть его, приходится вставать на табурет. Вот это габариты. Кажется, двери в квартире и то мельче.

Конечно, я могла оспорить решение брата. Конечно, могла подать в суд. Конечно. Но не стала. Я так и вижу, бабушка качает головой, и взгляд ее печален. Короткие прядки выбились из аккуратного пучка волос, засаленный фартук грязен только с виду, а на деле старательно выстиран. Она сидит в поскрипывающем кресле-качалке, как раз напротив этого зеркала, и грустно смотрит на свое отражение.

– Ты, главное, зеркало сохрани, Диночка, – она внезапно оборачивается на меня, стоящую поодаль, и взгляд ее непривычно серьезен. – Она нашенское. Родовое, значит. Из рук в руки. Войну пережило. Сохрани, Диночка. Только на тебя вся надежда. А Костик… балбес он. Наш, но балбес.

Последний бабушкин завет я выполнила, да братец и не протестовал. Покрутил пальцем у виска и озвучил нелицеприятный вывод:

– Совсем рехнулась. Прям, как бабулек. Зачем тебе этот гроб неподъемный? В него даже смотреть жутко! – Он демонстративно повел плечами и отвернулся от «украшения», что растянулось в бабушкиной гостиной до потолка.

– Не смотри! – разрешила я щедро. – Мне отдай, а сам не смотри. Я смотреть буду. Да и фотки не забудь. Ты все одно выкинешь, а я сохраню.

На том и порешили. Тем более квартира у меня была та, что осталась в наследство от мамы. А брат с семьей мыкался по съемным. Вообще-то, наследница бабушки тетя Катя, мать Костика. Но та, не раздумывая, переписала квартиру на единственного сына. А я не стала ввязываться в тяжбы, поскольку бабуля этого не хотела.

И вот я счастливая обладательница наследства, которое поднимали на третий этаж четырехэтажного дома двое очень недружелюбных грузчиков. Они пыхтели, сопели и ругались, старательно опуская ради меня емкие словечки.

– Чугунное, не иначе. Не может дерево столько весить, – вынес вердикт щуплый паренек, выпячивая несуществующие мышцы.

Зря старается, я доходягами не интересуюсь.

– Да нет, – отозвался дядька, утирая трудовой пот рукавом свитера неопределенного цвета. Наверное, изначально это был кирпично-оранжевый. Но тяжкая жизнь превратила симпатичную вещицу в полинялую половую тряпку, которую зачем-то надели. – Обычное довоенное зеркало. Все они такими делались. Это ты еще шкаф тамошний не поднимал. Вот, где я тебе скажу… – дядька осекся, выразительно глянул на меня и неопределенно махнул рукой.

Я оплатила положенное, выпроводила странно косящего на меня парня и посмеивающегося дядьку и осталась один на один с вожделенным раритетом, который предстояло хранить до скончания веков… долго, в общем.

В детстве представлялось, что в этом поцарапанном и мутном зеркале живут гремлины, домовые и невесть кто еще. А иначе почему бабуля так старательно занавешивала его плотной шторой и отгоняла меня. Я выжидала, караулила ночь и возвращалась, чтобы обнаружить хитрую вязь завязочек, запутанных так ловко, что, не зная «кода», не распутать.

Грузчиков я ожидала, бегая из угла в угол и нервно выглядывая в окошко. Чего только не придумала и, наверное, потому сейчас испытывала разочарование. Совсем легкое, но все же. А где сказка, мистика и сюрприз в одном флаконе?

Зеркало как зеркало. В меру поцарапанное, в меру сохранившееся. Мутноватое стекло создает эффект старины, отчего сам себе кажешься выцветшей фотографией. Ничего особенного, короче.

Фотографии и то интереснее. Пусть видела не по разу, а руки подрагивают, и слезы наворачиваются. Не все моменты помню лично, не всех, кто изображен, узнаю, ведь и бабуля с мамой не всех знали, а ощущение, будто присутствовала когда-то там.

Весь вечер я перебирала пожелтевшие от времени карточки и старалась не слишком уж реветь. Получалось неважно. Потому и уснуть не смогла: голова болела нещадно, а на ум то и дело возвращались просмотренные «кадры из жизни».

В результате каждые несколько минут я вяло тащилась к туалету и нарочито отворачивалась к противоположной стенке, когда проходила мимо зеркала. Не знаю почему, но с детства боюсь смотреться в него в темноте. Но даже, когда прячу взгляд, противные мурашки никуда не деваются, и нервический холодок заставляет то замирать, то ускоряться. Ох, правильно бабуля его закрывала.

Было часа три ночи, когда я в очередной раз поковыляла в туалет. Благополучно миновала гостиную и замерла у проема, ведущего в прихожую, рядом с которым и стояло злосчастное «украшение». Пройти в ванную комнату или в кухню, не пройдя мимо него, невозможно. Впрочем, выйти из квартиры или зайти в комнаты тоже. Маленький коридорчик и прихожая заодно соединяет все это, и именно тут красуется зеркало. В недобрый час оно здесь оказалось.

Я смотрела и смотрела на серебрящуюся поверхность и не верила тому, что вижу. Уснула, таки уснула и не заметила как. Ну, а что это может быть?! Я развернулась и гораздо бодрее, чем до этого, потопала к кровати. Сейчас лягу, проснусь, и все закончится.

Улечься на кровать – самая простая часть нехитрого плана, и единственное, что вышло без проблем. Я полежала с закрытыми и открытыми глазами, на животе, на спине и на боку, сверилась с часами и признала, что таки не сплю. Сейчас не сплю. В коридоре задремала на ходу, вот и привиделось.

К родному коридору, резко ставшему жутким, возвращалась на цыпочках, едва дыша от напряжения. В паре шагов от него остановилась и вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Привычная темнота, что пугала большую часть ночи, до того обрадовала, что подскочила на месте и уже бодрее приблизилась.

Зеркало. Темное. Обычное. Что и требовалось доказать. И стоило так пугаться? Уже смелее шагнула в коридор и кончиками пальцев потрогала прохладное стекло. Не такое уж оно и страшное. А вот я при таком свете похожа на бешеное приведение: русые волосы всклочены, без того светлая кожа отталкивает мучнистой белизной, под глазами – чернота. Брр, цепей не хватает для достоверности.

Я так увлеклась разглядыванием себя любимой, что разгорающееся сияние заметила не сразу. А когда заметила, с визгом отскочила. Не сказать, что светит очень уж ярко, но где вы видели зеркала, подрабатывающие на полставки светильниками?

Деревянная рама больше не казалась таковой и загадочно мерцала, то ли маня, то ли заманивая. Стекло поблескивало и выглядело текучим, точно на него кто-то плеснул воды. Да от души, не меньше ведра. Все бы ничего, но стоит-то оно вертикально!

Меня попеременно то трясло, то лихорадило. Пол противно раскачивался, а стены выписывали кульбиты. Дрожащую руку я поднесла к зеркалу раза с пятого и долго-долго держала рядом, боясь прикоснуться. Но снова уйти, ничего не узнав, страшнее.

Я зажмурилась и резко дернулась вперед, чтобы не успеть остановиться. Рука провалилась по локоть, а я заорала дурниной, качнулась назад и на корочках, как была, бодро погрохотала обратно к спасительной кровати. Чтобы я еще раз… да больше никогда и ни за что. Завтра же позвоню Костяну и потребую выбросить. Главное, дожить до утра! Утром. Все утром! А пока с головой под одеяло и спать… ну, или хотя бы делать вид, что сплю.

Под утро мне удалось забыться. И пусть сон я не запомнила, но тревога усилилась. Постель валялась смятым комом, точно я на ней танцевала, а не спала. А одеяло так лихо вывернулось из пододеяльника, что навести порядок удалось не сразу.

Костян лихорадочное требование «немедленно забрать пакость» обсмеял, но пообещал заскочить на выходных вместе с приятелем. Я с тоской посмотрела на календарь: три дня. А как жить-то?