Попытки разделить искусство и технику, опираясь лишь на внешние признаки – малопродуктивны. Например, В. И. Гнатюк так проводит эту грань: «В настоящее время мы понимаем, что основным атрибутом технического изделия выступает конструкторско-технологическая документация, на основе которой данное изделие тиражируется (своего рода технический генотип). Если говорить о современности, то из всех статуй, которые мы можем увидеть вокруг себя, к техническим изделиям относятся только те, которые выпускаются промышленностью на основе определенной документации. Те же статуи, которые выполнены в единственном экземпляре скульпторами, к технике не имеют никакого отношения, это произведения искусства» [49].
Понятно, что наличие документа критерием не является: можно представить себе ремесленника, который производит однотипные поделки, продает их как сувениры, и легко обходится безо всякой документации. Сам В. И. Гнатюк в той же статье указывает, что отражение лишь в сознании человека технических изделий есть первый этап развития техники, потом рефлексия приобретает вид специализированных записей и чертежей. Но такое разделение все равно остается слабым – слишком много не подпадающих под него частных случаев[13]. Такое большое число исключений возникает из-за того; что фундаментальное определение В. И. Гнатюк пытается обосновать не столь же фундаментальными свойствами техники; но особенностями оформления документации – явлением куда более узким; чем рефлексия.
Однако сама ошибочность такого разделения показывает путь к критерию различия искусства и техники. К уточнению самого понятия техника.
Если мы признаем технику способом существования искусственных отрефлексированных систем; то какова форма проявления этого способа; его видимая сторона?
Чтобы существовать; техника должна изменять окружающий мир. Это не может быть чисто утилитарное изменение (в смысле удовлетворения человеческих потребностей); это не может быть чисто механическое или чисто химическое воздействие – какую бы форму ограничения мы ни избрали; она будет узкой. Если говорить о предельно общем характере воздействия; то можно сказать; что необходимо обеспечивать тождество той информации; которая есть рефлексия техники и рефлексируемой системы; в применении к человеку это можно назвать тождеством бытия и мышления. Но как постижение истины в историческом масштабе неотделимо от практики; так и для техники необходимость деятельности по собственному сохранению приводит к необходимости обретения истины. Это то самое «раскрытие потаенности»; о котором рассуждал М. Хайдеггер. Но раскрытие это не может быть отстраненным; сделанным в отрыве от техники; от цивилизации. В частностях сколько угодно; но в целом – нет. Это тождество бытия и рефлексии может обеспечивать существование техники лишь если оно формирует будущее. Техника сохраняет себя, формируя будущее – для техники практика есть абсолютным критерием истины; поскольку сама возможность практики и есть техническое; а возможность продолжать переделку настоящего, закладывая будущее, и обеспечивает бытие техники[14].
Можно возразить, что искусство тоже формирует будущее. Но посредством лишь тех методов и приемов, которые описываются эстетическими категориями. Медицина – определяет будущее через воздействие на тело человека. Экономика – через процессы обмена. В рамках юриспруденции применяются только действия, описанные в законах государства.
Техника в широком смысле – включает в себя и медицину, и юриспруденцию с искусством и все другие разновидности сколько-нибудь упорядоченной человеческой деятельности. Но там каждая система отягощена необходимым набором категорий или же ограничена предметом применения. Техника сама по себе не нуждается в подобных ограничениях, ограничения в гуманитарных дисциплинах определяются потребностями человека. Поэтому, когда возникает необходимость в воздействии на природу, в предметно-орудийной деятельности, тогда техника предстает в своей бесчеловечности. Образно говоря, скрипка создана, чтобы воздействовать на людские уши и психику, потому ограниченна и есть лишь посредник между музыкантом и слушателем. А между молотком и горной породой нет человека. Он по другую сторону молотка, он лишь держится за рукоятку. Потому молоток может быть сколь угодно не эстетичен, незаконен, даже вреден для здоровья горняка. Но пока он часть системы по формированию будущего, в котором могут существовать и другие молотки, и выработка породы, он есть орудие труда и воспринимается как техника в самотождественном смысле слова. Если же представить, что этот молоток попал в музей и восхищает посетителей брутальностью своих форм, сохранилось описание технологии его производства, но такими молотками больше не пользуются, то этот молоток стал предметом искусства (хотя бы в качестве примера дизайна). Молоток все равно остается техническим изделием – наряду со скрипкой Страдивари[15] и Венерой Милосской.
Итак, можно уточнить, что принцип бытия техники как способа существования отрефлексированных искусственных систем – это формирование будущего.
Немедленно к такому принципу бытия техники может возникнуть вопрос: а не прячет ли автор за «формированием будущего» проблему соотношения субъекта и объекта – ведь если техника требует рефлексии, то всегда должен быть и субъект, который ее проведет? Современная техника полноценным субъектом не является. Отчасти с этим можно согласиться: принцип требует своего раскрытия на конкретных примерах. Однако можно указать на закон Архимеда как на некий образчик, по которому строился данный принцип: при том, что с момента формулировки закона изменились представления о воде, о силе, о тяжести и веществе – закон сохраняет свою истинность. Он фиксирует некое соотношение. Попытаемся воспользоваться этим подходом для дальнейшего анализа. Во всяком случае, он позволяет занять правильную гносеологическую позицию относительно исследования техники как социального феномена. Техника каждый раз напоминает о том, что, с одной стороны, техника используется человеком, ее основы формируются в его сознании, с другой – она имеет собственную логику развития, собственную системность.
Однако собственная логика развития техники неизбежно ставит вопрос о самостоятельности ее онтологического статуса.
Как обоснование такой самостоятельности – выдвигаются различные аргументы. О. А. Базалук [8] прямо указывает на три этапа эволюции вещества – косную, живую и разумную материю (и говорит о потенциальных новых ступенях в развитии материи), – опираясь на идеи А. М. Хазена об уменьшении энтропии, как основном векторе эволюции во Вселенной. В. И. Гнатюк [50] постулирует принципиальное отличие техники от живых существ.
Однако, чтобы признать онтологическую самостоятельность техники, необходимо показать возможность ее существования без жизни: пока человек, остающийся живым существом, обеспечивает функционирование техники, всегда можно поставить вопрос о целостности ее как самостоятельной структуры. И если эмпирических подтверждений возможности самостоятельного существования и развития пока нет, а мысленные эксперименты не дают однозначных ответов (фантастику, к сожалению, нельзя считать добросовестными мысленными экспериментами), то необходимо показать качественное отличие технического и биологического – уточнить различие между техникой и жизнью.
Как правило, эту проблему увязывают с созданием четкого критерия различия организма и механизма, это одна из самых старых проблем во взаимодействии философии и биологии, как наук. На каждом этапе развития науки приходилось формулировать очередной набор таких критериев. Однако совершенствование техники через несколько десятилетий ставит под вопрос достижения ученых предыдущих лет. Размытие критерия различия организма и механизма ставит целый ряд проблем: этических, политических, технологических. Следовательно, уточнение критерия неизменно сохраняет свою актуальность.
