Лишь в историческом масштабе критерии можно применять по отдельности. В любой настоящий момент времени мы можем с легкостью обнаружить как отрефлексированные, но целиком естественные системы, так и искусственные, но совершенно не отрефлексированные человеком объекты. К первым можно отнести нетронутую часть биосферы, а также процессы, лишь недавно открытые фундаментальной наукой и не нашедшие технического применения. Ко вторым – любую свалку лишенную учета и контроля, или же заброшенные городские коммуникации¹².

Поэтому можно утверждать, что «техническое» есть пересечение двух качеств любой системы – ее искусственности и отрефлексированности.

К этому определению, впрочем, есть два существенных контр-довода:

– во-первых, существует наука бионика, которая целиком построена на заимствовании у живой природы технических решений и – шире – существует взгляд на живые существа как на природные машины;

– во-вторых, человек саморефлексирует, понимает сам себя, но при этом не становится техникой, человек воспитывает себя, но не является искусственным.

Однако к этим контрдоводам существуют и свои контраргументы.

Разве только в живой природе есть «машины», принципы действия которых заимствует человек? В неорганическом мире множество явлений, которые копируются в технике. Например, процесс роста кристаллов в глубинах земной коры. Кимберлитовую трубку можно рассматривать как машину по производству алмазов, а так называемый занорыш – как кювету для роста кристаллов аметиста. Еще в XIX веке были созданы первые искусственные рубины, а сейчас производство самых различных кристаллов налажено в промышленных масштабах. Аналогично и любую звезду, любую планету и даже отдельный атом можно представить как сложнейшие «машины», отдельные аспекты действия которых человек заимствует для техники. Но тогда понятие «машина» можно использовать по отношению к любому явлению и процессу, а Ж. Делез и Ф. Гваттари назвали машиной просто «систему срезов», рассматривая буквально каждый человеческий орган как машину [62, с. 18]. Понятие превратили в штамп для описания любой воспроизводящей себя структуры – начиная от набора образов и завершая органикой. Порой философы выдумывают довольно сложные классификации: «…два вида машин: машины «аллопойетические» (allopoietiques) и «автопойетические» (autopoietiques). Первые производят что-либо отличное от самих себя, а вторые непрестанно продуцируют собственные организацию и границы. Эти последние постоянно осуществляют замену собственных компонентов, компенсируя внешние «повреждения». Таковы, например, биологические машины. Живые «автопойетические машины», впрочем, существуют в рамках генетического вида, поэтому авто-пойезис следует осмыслять, имея в виду множества развивающихся единиц, между которыми возникают связи, имеющие отношение к аллопойезису. Технические машины, напротив, являются аллопойетическими, однако в машинном плане, который они составляют вместе с человеком, они оказываются автопойетическими. Таким образом, на автопойезис, рассматриваемый в плане онто- и филогенеза, накладывается механосфера, и наоборот» [72, с. 47–48].

К подобному определению можно предъявлять чисто формальные претензии: биота производит довольно много «отличного от себя» – известняк и нефть, это отходы, которые жизнь не сумела вторично использовать. Но если говорить обобщенно, то понятие «машины» слишком расширяется, утраивает свое содержание. Можно ведь пойти еще дальше: кроме попыток объединить живую природу и технику, можно вспомнить схожие попытки объединения живой и неживой природы. Был даже введен специальный термин – гилозоизм, который должен был обозначать подобные натурфилософские концепции [234, с. 123]. Но при всем сходстве неорганических и биологических процессов отличия между ними несомненны, и зачеркнуть эти отличия – значит отказаться от различия живого и неживого.

Одной из причин, по которой изучение жизни с целью технического заимствования было выделено в отдельную науку можно назвать схожесть биологических и технических структур. Какое-то время в технике использовали преимущественно органические материалы. Человечество оперировало величинами энергий, схожими с деятельностью живых существ. Можно сказать, что техника буквально выросла из структур и деятельности живых организмов, поэтому в гигантском разнообразии жизни всегда можно отыскать что-то полезное для инженерии. Разумеется, только к такому сходству вопрос свести нельзя: у живого существа есть ясная цель – самосохранение. И биологические структуры имеют явную функцию – поддержание собственного существования. Это уже не геологические или астрономические явления, никак не реагирующие на грядущее уничтожение. Но тут мы видим другое: стихийность возникающих структур и неотделимость «техники» от существа-носителя, неразрывную связь между ними.

Осьминог, использующий реактивный принцип движения, не имеет ни малейшего представления о нем и, кроме как собственным примером, рассчитанным на подражание, не может передать собственное представление о плавании своему потомству. Кроме того, осьминог не может поменять способ передвижения, и на суше он абсолютно беспомощен. Биологические структуры – это «недотехника» – они не обладают инструментальным характером техники, не соответствуют ни «антропоцентрическим», ни «онтологическим» определениям техники. Лишь в своих отдельных явлениях – паутинах, пчелиных ульях, бобровых плотинах – природа приближается к технике. Но чтобы совершить следующий шаг, перейти от простого воспроизводства, бесконечного копирования к целенаправленному созданию новых структур требуется та самая рефлексия, которой не обладают животные. Поэтому словосочетание «живые машины» надо воспринимать как метафору¹³, а бионика заимствует в природе не машины, но структуры, которые приобретают статус машин и механизмов уже в рамках техносферы.

Проблема человека в предложенном определении техники раскрывается по-другому. Индивид, выросший в дикой природе – «целиком естественный», – мало чем отличается от животного. Следовательно, обычные люди могу рассматриваться как частично искусственные системы. Кроме того, созданные раньше мегамашины были настолько совершенны и настолько могущественны, насколько это позволяло знание человеческой природы. Любой медик рад возможности свести сложное и утомительное лечение пациента к стандартной процедуре, которая суть технология. Любые знания по психологии немедленно становятся элементом технологического воздействия на человека в рамках политической пропаганды и рекламы. Можно сказать, что человек еще не машина, потому что он не познал себя до конца, а все, что в себе уже познано, то стало техническим изделием или технологией, будь то титановый протез бедренного сустава или искусственное оплодотворение, не говоря уже о перспективах клонирования[12].

В техническом качестве человека можно рассматривать как переходную ступень между многочисленными природными «машинами» (которые при всей своей сложности лишены саморефлексии) и самым простейшим механизмом, рычагом, действие которого уже досконально изучено. При этом человек обеспечивает «машинный статус» того же рычага: без человеческого сознания и умения это всего лишь палка, лежащая под камнем. Но это обеспечение остается монопольным лишь до тех пор, пока человеческое сознание остается единственным рефлексирующим.

Приведенное выше определение дает максимально широкий охват техники. Фактически любая осмысленная (хотя бы на уровне самых внешних причинно-следственных связей) система, которую создает человек или которая формулируется программой, пусть и созданной человеком, уже может считаться техникой. Но как тогда различать технику и медицину, технику и искусство, технику и юриспруденцию? Ведь картина или статуя так же отрефлексированы человеком в процессе их создания, но ее воздействие качественно отличается от воздействия молотка.