Трехнедельный переход измотал нас. Не успели мы обменяться с нашими хозяевами несколькими фразами и информировать их о пройденном пути, как на столе уже стояли тарелки с горячим куриным бульоном, который показался подлинным деликатесом. Мы плотно поели и, выпив с хозяевами по стопке водки, пошли спать на сеновал. Закопавшись в сено, мы проспали чуть ли не полных сорок восемь часов.

Только на третий день к вечеру все вновь собрались в горнице. Окна были задернуты плотными белыми занавесками. Мы уселись за массивный деревянный стол. Прежде всего нам пришлось подробно рассказать о своем путешествии и всех связанных с ним переживаниях. По словам Тонды и Карела, в Москве считали, что мы погибли. Связной Стахурских известил, что подобные опасения высказывались и в Варшаве. Правда, в Варшаве знали, где мы приземлились и где расстались с польскими товарищами, но так как нас на месте не оказалось, а вокруг орудовало гестапо, они решили, что мы попали к ним в руки.

Обсудив наши дальнейшие планы, мы разговорились.

За окном уже стемнело, когда Стахурский стал вспоминать, как в молодости работал в Петрограде, принимал участие в революционных событиях 1905 года.

Говоря о самых тяжелых минутах, пережитых им вместе с рабочими на баррикадах, вспомнил он и об «Интернационале». Сейчас он уже не помнил ни слов, ни мелодии, но его память хранила представление о нем как о чем-то величественном, придававшем людям силу и уверенность. Он попросил нас записать ему слова «Интернационала».

Под почернелым бревенчатым потолком тихо зазвучали энергичные слова: «…наш последний и решительный бой».

Стахурский сразу же вспомнил их. Минуту он слушал нас, а потом стал подпевать. Закончил он со всеми вместе: «С интернационалом воспрянет род людской!»

В этот вечер мы сидели долго, до поздней ночи. Стахурский рассказывал о себе. Во время нашего разговора жена Стахурского, которая сидела возле него, не говорила, только слушала. Но было видно, что она вместе с нами переживает все то, о чем мы говорили. Как приятно было ей, когда мы внимательно слушали рассказ ее мужа. Особенно, когда речь зашла о сынах-партизанах. На ее лице я читал гордость…

На следующий день Карел и Тонда уехали в Варшаву.

Связной, сопровождавший их, мог доложить польским товарищам, что и мы прибыли на место.

Мы же пока остались в Чарновцах, откуда должны были выехать вслед за нашими товарищами через несколько дней. А пока нам дали возможность как следует отдохнуть.

Вечерами мы собирались в кругу семьи Стахурских и говорили об обстановке в Польше.

Сын Стахурского рассказал нам о партизанском движении.

— Наших партизан, — говорил он, — люди называют «гвардией людовой». Их ударная сила растет. В отрядах поддерживается строгая дисциплина, анархистские действия не разрешены. Мы воюем против фашистов и одновременно помогаем народу. Недавно, например, фашисты отобрали у крестьян скот, хлеб, картофель и прочее. Мы уничтожили вражеские отряды, посланные для реквизиции продовольствия, а награбленное фашистами вернули крестьянам или роздали голодающим.

У сторонников Сикорского также здесь есть свои боевые отряды. Но это движение очень неоднородное: от национал-демократических групп, составляющих меньшинство, до шовинистических банд. Они опираются на западные капиталистические страны. Их поддерживают богатые земледельцы и духовенство, имеющее пока сильное влияние. Зная, что «гвардия людова» пользуется поддержкой народных масс, руководители этих отрядов ведут определенную политическую линию: «Сегодня с „гвардией людовой“ против немцев, а завтра с западными союзниками против „гвардии“ и русских». По этой причине мы с ними не вступаем ни в какие тесные боевые контакты. Больше того, в интересах подлинной партизанской войны мы ведем непримиримую войну с бандами, которые выдают себя за партизан, а в действительности грабят деревни с целью личного обогащения. Мы стремимся ликвидировать такие банды. Они не только наносят вред партизанскому движению, но многие из них открыто служат фашистам, воюют против нас.

Меня интересовало, где партизаны берут оружие и как конкретно организуют боевые действия.

— Многие польские патриоты, несмотря на приказ фашистов, не сдали оружие, оставшееся у них еще со времени войны с немцами. Теперь оно пригодилось нам. С его помощью нам удается раздобывать и новое оружие. Нападаем на поезда, идущие на фронт. Когда фашисты отправляются в ад, они не захватывают с собой туда автоматы, винтовки, гранаты и пистолеты. «Ты уж, друг, постарайся, а фашисты тебе подарят», — бытует у партизан пословица. Партизанские базы, как правило, в сельской местности, в густых лесах. Оттуда партизаны уходят на боевые задания.

Однако нарисовать полную картину размаха освободительного движения в Польше молодой Стахурский, естественно, не мог.

Благодаря бесценной заботе Стахурских, которые в это тяжелое время предоставили нам все, что могли, мы очень скоро окрепли и уже собирались двинуться дальше, но возникло новое осложнение. Пока мы отдыхали, партизанский отряд провел боевую акцию на Деблинском вокзале. Фашисты наводнили окрестности патрулями, и двигаться было опасно. Пришлось задержаться в Чарновцах дольше, чем мы и польские товарищи предполагали. Главной же причиной нашей задержки послужило восстание в варшавском гетто. Варшавские товарищи принимали участие в развернувшихся боях, поэтому не могли обеспечить нам безопасный переход.

Лишь спустя четырнадцать дней за нами прибыл молодой человек — курьер, хорошо знавший обстановку на трассе Демблин — Варшава. Он отправил нас поездом в Варшаву, обеспечив сравнительную безопасность.

Поезд прибыл в Варшаву в полдень. Мы вышли в предместье Варшавы — в Праге. Недалеко от вокзала, в приемной зубного врача, курьер передал нас связной, а она — товарищу, который должен был устроить нас на квартире.

Хотя по Варшаве мы ходили быстро и кратчайшими путями, все же смогли вдоволь насмотреться на то, под каким жестоким гнетом держали фашисты польский народ.

Гитлеровцы объявили поляков «низшей расой».

На вокзалах, в трамваях, общественных местах висели таблички: «Только для немцев».

Фашисты безнаказанно могли поднять руку на польского гражданина только потому, что он посмел идти рядом с нацистом. Мы видели ослепшие витрины ограбленных польских магазинов. Видели колонны людей в арестантских халатах, которых гнали на работу.

Но польский народ продолжал борьбу. Несмотря на террор и непрерывные преследования, в народе крепла солидарность с теми, кто дрался с фашистами. Польская коммунистическая партия, прошедшая суровую школу конспиративной работы, накопила богатый опыт и теперь успешно использовала его.

Связные переводили нас с места на место удивительно спокойно и хладнокровно.

Я имел возможность убедиться в этом еще вечером, в день нашего приезда в Варшаву. С последнего пункта нашей остановки мы шли на квартиру, где должны были переночевать. Вдруг наш проводник обнаружил, что ему дали ключ от другой квартиры. Вернуться мы не могли, на это уже не оставалось времени. Приближался комендантский час. Каждая минута была дорога. Однако польский товарищ быстро принял решение. Он уверенно провел нас в другое место, где нас не ждали, но приняли дружески.

Вскоре по приезде в Варшаву нам сообщили, что товарищи из варшавского руководства хотят нас видеть. С нетерпением ждали мы этой встречи. С некоторыми из этих товарищей, например со Стариком, я был знаком еще в Москве. То, что под этим псевдонимом скрывался не кто иной, как товарищ Новотко, я узнал только после войны.

Но каковы же были мои радость и удивление, когда в дверях появился мой старый знакомый — товарищ Павел Финдер. Я познакомился с ним еще до войны, работая в Праге в 1931–1932 годах. Мы сердечно приветствовали друг друга.