Ночь прошла тревожно.
Что происходит?
Рано утром нас разбудил гул моторов грузовиков. Мы подползли к опушке леса: что за черт — грузовики, полные фашистских солдат. Машины миновали деревню и скрылись в том направлении, откуда пришли мы. Одна из машин остановилась у деревни. Мы решили немедленно покинуть укрытие. Лучше с риском продолжать путь, нежели попасть в плен без боя. Двинемся на явку одни.
Мы уничтожили в кустарнике все следы, свидетельствовавшие о нашем пребывании тут, и приготовились двинуться в путь. Запасные сорочки надели на себя, остальную одежду — прежде всего куртки и обувь — закопали. С собой взяли только то, что вошло в карманы. Нам казалось, что с пустыми руками легче проскользнуть незаметно: будто мы идем из деревни в деревню в гости.
Без дальнейших колебаний двинулись на юг.
После многочасового перехода остановились передохнуть и спокойно обсудить, что делать дальше.
Положение весьма незавидное. Мы знали, что вторая явка — в поселке Чарновцы, неподалеку от городка Демблин, что в восьмидесяти — девяноста километрах юго-восточнее Варшавы; так как мы находились на северо-востоке от Варшавы, нам нужно было обойти ее и двинуться на юг вдоль демаркационной линии. Это могло составить добрых двести километров.
Дороги мы, понятно, не знали, карты не имели. Ориентировались только по тем данным, которыми поделились с нами польские товарищи перед своим уходом. Направление мы определяли по солнцу. Так как у нас не было ни польских документов, ни польских денег, нам ничего не оставалось, как идти пешком. В капризную весеннюю погоду, преимущественно по песчаной местности, а то и по раскисшей заболоченной почве шагать не так-то легко. Продуктами питания мы были обеспечены примерно на три дня — это при условии, что будем есть один раз в день и то понемногу. На ночлег под крышей мы рассчитывать не могли. Нас предупредили, что в Польше введен комендантский час и свобода передвижений разрешена лишь с рассвета до сумерек, то есть от пяти утра до семи вечера.
Итак, в дорогу. Польские граждане нам помогут. Мы должны дойти! Будем обходить крупные населенные пункты, где можно нарваться на патрули полиции или фашистов.
Вновь сверив по солнцу направление, двинулись вперед.
Мы должны дойти!
Шли два дня.
Меня стали одолевать сомнения: не преждевременно ли мы ушли? Действительно ли нам грозила опасность? Ведь вернутся польские товарищи и не найдут нас на условленном месте. Наше отсутствие их обеспокоит. Однако полученная в Москве последняя инструкция подтверждала правильность моего решения. Мы поступили правильно, убеждал я себя. Если же мы не найдем товарищей и на второй явке, самостоятельно двинемся в Словакию, а оттуда уж в Чехию как-нибудь попадем. Мы должны добраться до родины! Но опасения мучили меня снова и снова…
К исходу третьего дня подошли к городку с вокзалом. Еще издали заметили лесопильный завод. На окраине жались друг к другу убогие деревянные лачуги, крытые старым, ржавым железом. Такие пролетарские лачуги были знакомы нам и на родине, в них жили рабочие.
Мы не сказали друг другу ни слова, но в наших глазах отразилось единое решение: остановимся здесь. За все время пути мы не имели ни ложки горячей пищи. Но главное — нам необходимо было выяснить, правильно ли идем и что происходит в Польше.
Мы постучали и вошли в ближайшую лачугу. За скудным ужином сидела семья: муж, жена и двое детей. Мы сказали им, что — чехи, рабочие, бежим из фашистского эшелона. Нам не верили. Отец — рабочий лесопильного завода (об этом он сказал нам позднее) — долго и недоверчиво оглядывал нас, затем спросил о родине, что мы за рабочие и почему, собственно, бежим. Наши ответы, очевидно, успокоили его. Лед тронулся.
Тогда мы прямо, без всяких хитростей, спросили его, знает ли он дорогу на Демблин.
— Да, дорогу знаю. Но почему вы не едете поездом?
— Боимся, что нас схватят. Ведь в поездах бывает проверка?
— Бывает. Сейчас осадное положение и тотальная мобилизация.
И с явной гордостью рассказал нам, как фашисты напрасно развешивают афиши, призывая людей добровольно ехать на рабский труд. Добровольцами оказываются только малодушные. Остальные предпочитают ходить из деревни в деревню, чтобы их внезапно не схватили дома. Фашисты бесятся. Удвоили проверку на шоссейных и железных дорогах, организуют облавы на вокзалах, в поездах, в деревнях и городах.
— Мы это называем «хваталовкой», — пояснил он. — Охотятся за нашими людьми, как за зверьми.
Голос его дрожал от негодования и ненависти.
Немного помолчав, он продолжал:
— Задерживают каждого, кто попадает им в руки. Тех, кто не имеет при себе документов — а с молодыми людьми такое сейчас бывает зачастую, — отвозят в концлагерь, а оттуда отправляют на работу в Германию или на Восток — на строительство укреплений.
Мы попросили немного еды, чего-нибудь горячего. Нам дали горячего чаю и кусок черного хлеба.
— Видите, у самих нет ничего, — оправдывались они.
Мы сердечно поблагодарили.
Хозяева показали нам кратчайшую дорогу на Демблин и пояснили, где лучше всего было бы нам осведомляться, чтобы зря не блуждать.
— Остерегайтесь «хваталовки», — сказал нам на прощанье хозяин.
— Храни вас бог, — добавила хозяйка. — Счастливо добраться вам до дому.
Лес оказался недалеко, и мы дошли до него еще засветло, намереваясь здесь переночевать. Отыскав в лесной чаще подходящую лощинку, устлали ее хвоей, а сверху постелили одно пальто. Другим пальто накрылись. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Так было теплее.
Готовя себе ложе, обменивались мнениями о первом нашем визите в польскую семью. Нас не выгнали, не угрожали арестом. Напротив: накормили и дали ценную информацию.
На душе становилось спокойнее.
В этот вечер мы быстро уснули.
В третьем часу утра, когда мы проснулись от холода, снова обсудили план предстоящего похода. Решили подальше обходить деревни и села, хотя это и удлиняло нашу дорогу на десятки километров. Нам нужно было точно рассчитывать время на переход от леса к лесу, чтобы в комендантский час не оказаться на открытой местности. Ночевать решили только в лесах. Да и как просить людей о предоставлении нам ночлега, если они и сами не знали, будет или не будет в эту ночь облава гестапо. Нам нужно следить за своей внешностью, чтоб не вызывать подозрения, и останавливаться только на окраинах деревень.
Мы шли уже больше недели. Легкие морозы с небольшими снегопадами сменялись оттепелями и дождями.
Один день выдался особенно тяжелым. Земля размокла, дул холодный ветер. Во второй половине дня мы уже еле-еле волочили ноги.
Пришлось остановиться передохнуть раньше обычного, так как мы валились с ног от усталости. Еда у нас давно уже кончилась. В дороге я простудился, и мой старый недуг — астматический кашель — донимал меня больше, чем когда-либо. Я завязал себе рот шарфом, чтобы не раскашляться громко и не выдать тем самым нашего присутствия. Но едва я завязал себе рот, как у меня начался такой приступ кашля, что я чуть не задохнулся. Сорвал шарф с лица. Хотя бы глоток воздуха! Только я немного пришел в себя, как начался новый приступ. Вскоре меня оставили последние силы. Только этого мне еще не хватало! Дойду ли я? Смогу ли вообще двигаться? Не придется ли Эде идти одному? Беспокойные мысли одолевали.
— Тебе сегодня очень плохо? — спросил Эда.
— Ничего, мне уже легче. Спи! Завтра встанем пораньше. Наверстаем время, упущенное сегодня.
Холод разбудил нас еще задолго до рассвета. Несколькими быстрыми движениями попытались согреться. Умывшись водой из лужи, решили побриться, так как наши физиономии порядком обросли. Помазок, бритва и мыло в моем носовом платке. Осторожно, чтобы не замутить воду в луже, я намочил помазок в ледяной воде, и бритье началось. Лезвие терзало кожу до тех пор, пока она не стала гладкой. Рука пытливо проверяла результаты процедуры. Пройтись еще раз? Нет, на сегодня хватит. Мы могли двинуться дальше.
