Вышел на улицу. Перед домом стоит подозрительный тип и роется в помойке. Внимательно оглядев его, я вспомнил, что где-то уже его видел. Но где? Ага, на встрече с Яшеком. Да, дела плохи.

Быстро направляюсь на Карлову площадь. Крепко сжимаю в кармане пистолет, поставленный на боевой взвод. Выхожу на Карлову площадь. На трамвайной остановке вполне мирная картина. Неподалеку стоит парочка, чуть дальше — другая. Ждут трамвая. Вагон подходит. Собираясь вскочить на подножку, машинально вынимаю руку из кармана, и тут кто-то сзади хватает меня. Рывком удалось вырвать левую руку. Кого-то ударяю — как позднее выяснилось, комиссара гестапо Зандера, — но тут же наталкиваюсь на другого. На меня сыплются удары резиновой дубинки.

Я упал и потерял сознание. Меня связали и окровавленного оттащили во двор тюрьмы на Карловой площади. В этом мрачном месте ждала машина. Меня впихнули в нее и отвезли во дворец Печека.

Я арестован. Гестапо опередило нас.

480 дней прошло с момента нашего приземления на польской земле.

Дворец Печека.

Этот дворец, банк, торговый центр одного из крупнейших богачей бывшей республики, которому принадлежало большинство угольных шахт в Северной Чехии. Фирму «Вейнман и Печек» знал трудовой народ, а особенно горняки Севера. В борьбе с предпринимателями рабочие этой фирмы устраивали грандиозные забастовки. Перед оккупацией Чехословакии Печек быстро и выгодно продал северо-чешские угольные шахты тогдашнему чехословацкому правительству[40] и со своими миллионами бежал в Англию. Его дворец и виллу в Дейвицах заняло гестапо. Роскошный дворец стал дворцом убийств, зверств и насилий, совершавшихся над лучшими сынами и дочерьми чешского народа. Это был дворец смерти.

Меня вели под ликующие возгласы гестаповцев. Целая орава гестаповских бандитов глазела на меня. Они громко выражали радость, завидовали Зандеру. Я был его добычей, и его ожидало повышение в должности.

Прежде всего меня обыскали и отобрали все, что было при мне: документы (конечно, фальшивые), деньги (около 40 тысяч крон)[41], пистолет, патроны.

— Это не все деньги! Где ты спрятал доллары?

— Никаких долларов у меня нет, а потому и прятать мне их не к чему.

— Думаешь, мы не знаем, сколько каждый из вас получил? Ты получил 300 долларов, где они? Где ты их поменял?

— У меня их не было, поэтому я не мог их и обменять.

— Сволочь, нам все известно, точно известно, ты все нам расскажешь!

— Мне нечего вам рассказывать.

— Где прячешь шифровальный ключ?

— У меня его не было.

— Это интересно: у тебя ничего нет, ты ничего не помнишь, но мы тебе вернем память.

Зандер взглянул на отобранный у меня пистолет и спросил:

— Стрелял бы?

— Стрелял. И очень сожалею, что мне это не удалось.

— Мы знали это, поэтому и не брали тебя в квартире, но, как видишь, превосходно обработали и не дали выстрелить. Но это не тот пистолет, что ты получил в дорогу. Там тебе выдали «Вальтер». Где же ты раздобыл этот?

— Купил.

— У кого?

— Вы полагаете, что если надо что-то купить, то спрашиваешь имя продавца? Тогда бы мне никто ничего не продал.

Я понял, что вопрос о пистолете и его марке мне задали, чтобы показать свою осведомленность.

Перешли к следующему вопросу:

— Каким самолетом вы летели и как он был снаряжен?

— Я не специалист и не могу этого знать.

— А ты знаешь, что тебя ожидает?

Гестаповец провел ладонью по своей шее.

— Вы уже уничтожили миллионы людей, и если убьете еще одного — это ничего не изменит. Я солдат, и вы не дождетесь, чтобы я просил у вас пощады.

С меня сняли наручники и приказали раздеться донага. На мои вещи буквально набросились. Распарывали и разрезали каждый шов верхней одежды, тщательно обследовали нижнее белье, ботинки.

И хотя я, бесспорно, был для гестаповцев крупной добычей, и прежде всего они искали шифровальный ключ, велико было их желание отыскать доллары. Не найдя ни того, ни другого, меня облачили в летнюю арестантскую одежду, такую, какую носили конкаржи[42]. Как я позднее выяснил, моя одежда вызывала недоверие у политзаключенных.

На моем первом допросе присутствовала целая свора гестаповцев и заместителей Франка. В помещении сидело около сорока человек. Среди них находился и один тип, которого я знал еще до войны под псевдонимом Черны. В действительности же его звали Нестором Голейко. В 1936 году в Жижкове мы исключили его из партии как троцкиста. Литовец-эмигрант, ныне он стал активным сотрудником гестапо.

Начался допрос. Гестаповцы обращались ко мне по-немецки и требовали, чтобы я отвечал тоже по-немецки.

— Я не понимаю немецкого языка.

Вызвали переводчика. Им оказался Смола.

Прежде всего гестаповцы хвастливо заявили:

— Помни, что нам все известно, от нас ты ничего не скроешь. Мы точно знали, когда вы прибудете, ждали вас… С первого дня вашего прибытия мы следили за каждым вашим шагом. Известно нам и куда ты направлялся сегодня.

— Так куда же ты хотел идти?

— В Браник, купаться. Ведь сегодня воскресенье, жара, солнце печет. Куда же идти, как не к воде!

— Ого, тебе даже весело… Кого ты хочешь провести! Шел ты в Богницы и в Розток. Там тебя должны были ждать, но теперь не дождутся, потому что мы там ждем.

— Меня там никто не ждал.

— Никто? Мы приведем к тебе этого человека.

— Вам некого привести.

Я чувствовал, что это ловушка, с помощью которой они хотят вывести меня из равновесия. А может, они действительно что-то знали? Но от кого? Нет, мне нельзя позволить им вывести себя из равновесия, я должен взвешивать каждое слово.

Приступили к установлению личности.

— У нас в руках твой паспорт. Где и от кого ты его получил?

— В районном полицейском управлении Смихова, там это указано.

Допрос вел комиссар Зандер. Он снял телефонную трубку и сообщил кому-то по-немецки, что я арестован, имею паспорт на имя Кучеры, и зачитал из него некоторые данные. В трубке отозвался голос — даже мне он был слышен хорошо — это был голос Фиалы. В одно мгновение мне все стало ясно. Фиала — агент гестапо. Наше подозрение подтвердилось только теперь. Вот почему гестапо опередило нас. Теперь я понял, в чем дело.

— От кого же ты получил этот паспорт? — спросил снова Зандер.

Я лихорадочно обдумывал: может, сказать, что получил паспорт от Фиалы, и тем самым дать понять гестаповцам, что мне известны его отношения с ними; но какое-то внутреннее чутье подсказало мне пока не говорить об этом. Однако любой ценой я должен как можно скорее предупредить арестованных товарищей и тех, кто еще на свободе, о подлинном лице Фиалы. Кроме меня и Молака, никто не знал его настоящего имени. По паспорту он значился Калиной. Известен был также как Войта, Рихард, Тонда, Ладя, Иван, Ярка.

— Так от кого ты получил этот паспорт? Кто тебе его сделал?

— Я не спрашивал об этом Молака, — ответил я. — Если бы вы не убили его, возможно, он ответил бы на этот вопрос.

Я намеренно дал такой ответ, так как паспорт достал мне Фиала по приказу Молака.

Гестаповцы отреагировали на мой ответ градом ругательств.

— Нам известно, кто доставал вам паспорта. Мы знаем все!

Выяснение личности продолжалось.

— Итак, Рудольф Ветишка, псевдоним — Кучера. Гражданин протектората Богемии и Моравии.

— Нет, я гражданин Чехословацкой республики.

— Никакой Чехословакии не существует.

— Для нас не существует никакого протектората.

— Чехословакию мы давно стерли с карты, а протекторат — составная часть империи.

— Не вам решать, что существует, а чего нет. В конце концов все уже решено. Решил это Сталинград, а победоносное наступление Красной Армии подтверждает это каждый день.