У него была привычка покупать понравившиеся ему вещи в количестве, кратном пяти, – 5, 10, 15, но одевался он всегда почти, как бомж. Я все время видел его в одной и той же вязаной шапочке, одних и тех же брюках и, в зависимости от сезона, старом пальто или плаще. Он занашивал их до дыр, а новые вещи складывал в своей квартире. Так же он поступал и с инструментом. Если нужно было для работы какое-либо приспособление, он говорил:

– Это надо искать в «верхних» слоях! Если найду, то принесу!

– Надо будет поискать в «нижних слоях» или в «средних»!

Я воспринимал это как фигуру речи, пока не побывал в его купчинской квартире. Сам он ни к кому в жилище не заходил и никого к себе не приглашал. Объяснение было довольно абсурдное, но в рамках его «кривой логики»:

– А вдруг тебя «обнесут», и ты подумаешь на меня!

Витя упал с крыши и разбился насмерть. Нелепая ошибка – зацепился валенком за завернутый лист железа, тело изменило направление движения, и он полетел вниз.

После похорон Таня попросила меня помочь вынести из его квартиры мусор. Я легкомысленно согласился, о чем потом сильно пожалел. Воочию убедился, что «слои» действительно существуют, только их было не три, а тридцать три. Однокомнатная квартира улучшенной планировки почти под потолок была забита разным хламом. Наряду с хорошими вещами и одеждой, электроинструментом, бытовой техникой, было столько «дерьма», что ни пером описать. Передвигаться приходилось, как по поверхности Луны. Кратеры резко сменялись впадинами, в которые я проваливался по пояс. Трудился я в поте лица неделю, но успел расчистить только прихожую и часть комнаты. В кухню и ванную пробиться мне так и не удалось. К моему счастью (а Таниному несчастью), объявилась первая жена Вити – некая «блондинка» Зиночка, о которой я неоднократно слышал, но ни разу не видел. Квартиру эту они с Витей получили когда-то на двоих, работая в СМУ. Зиночка сразу же наложила на квартиру свою, не скажу «лапу», но «твердую женскую руку», забрала у Тани ключи, и дальнейшие работы по очистке проводили ее знакомые мужики со стройки. Ну, а мне и легче!

Да, «усох» первым Витя, а мамаша, как выразилась Таня:

– «Тихой сапой» вступила после его смерти в права наследства четвертой части квартиры. Ну, прямо как Достоевский с его «куманинским наследством»!

А бедный Степашка так и остался без длинной «Нивы»!

Когда я (после службы в армии) поступил на подготовительное отделение университета, Валера Семенов сразу меня предупредил:

– Пропишешься в общаге и бегом в военкомат. Просись на летние сборы офицеров запаса. Хотя бы одну звездочку офицерскую получи, и всё: «военка» тебе не грозит!

Не воспользовался я его советом, о чем потом не раз пожалел, потому что не представлял себе, что это такое – « военка» или военная кафедра.

В бытность мою в университете ходила легенда, что на юбилей этой самой кафедры студенты преподнесли в дар руководству картину «Дубовая роща». В легенде не упоминалось, правда, чьей кисти была картина, но явно не Шишкина. А, скорее всего, и не было никакой картины, просто студенты этой «легендой» хотели подчеркнуть тупость военных. Честно признаться, у офицеров кафедры интеллект был выше, чем у армейских, но «перлы» они выдавали иногда такие, что хоть за бока хватайся. Например, на вступительном занятии по военному переводу майор Яцек сказал буквально следующее:

– Задача военной кафедры сделать из девушек-филологов женщин–переводчиц!

Аудитория в хохот, а он (самое главное) даже не понял, чего такого «сморозил».

Еще студенты загадывали друг другу загадку:

– Ты знаешь, почему майор Ростовцев не ест соленых огурцов?

– Хрен его знает! Может, аллергия?

– Не-ет! Ответ гораздо проще! Голова в банку «не пролазивает»!

Занятия на военной кафедре начались у нас со второго курса и проходили по четвергам. После университета я думал, что четверг на всю жизнь останется для меня «черным днем календаря», так меня «достала» за три года обучения эта кафедра. Честно скажу, что никакого обучения я на кафедре не получил, старался ничего не запоминать и не сделал ни одной записи на занятиях. В отличие от филологов, биологов, химиков (возможно, забыл еще какие-то факультеты), которых военные использовали по специальности, всех остальных студентов пытались сделать артиллеристами! Во дворе истфака стояли несколько гаубиц М-30 образца 1938 года. Это – та самая «пушка», из которой до недавнего времени совершали полуденный выстрел с Петропавловской крепости!

Пропускать занятия было опасно: за прогулы могли отчислить с кафедры, что автоматически влекло за собой и отчисление из университета! Во всяком случае, так пугали нас офицеры. Но студенты есть студенты: как это можно не пропускать занятия? Прогулы заложены в самой их природе.

На первом курсе мы опаздывали на первую пару, а после первой сессии вообще стали ее пропускать; на втором – пропускали уже две первые пары, на третьем и четвертом соответственно – третью и четвертую, а на пятом вообще не ходили, или посещали только те лекции, которые считали для себя нужными и интересными!

Естественно, на втором курсе нам было весьма трудно втиснуться в жесткие рамки полувоенной дисциплины. Когда количество пропусков доходило до критической точки, мы расплачивались за них своей «кровью»! В те годы городская станция переливания крови устраивала выездные сессии в различные ВУЗы. Возможно, они тоже рассчитывали перевыполнить план по заготовке крови за счет студентов. Получался своеобразный «симбиоз» студентов и медиков! Нам, прогульщикам, удавалось сдать «поллитра» по два, а то и по три раза за сессию, а каждая кроводача «оправдывала» два пропуска занятий! С этими справками, как на «амбразуру», мы бросались на своего куратора, майора Козлова!

После второго прогула Козлов начинал свою нудную тягомотину:

– Курсант Григорьев! Вы почему допустили пропуск занятия в прошлый четверг?

Да, именно так – не пропустили, а «допустили пропуск». Он, по-видимому, хотел подчеркнуть, что это был со стороны студента сознательный акт: мог, ведь «не допустить», но «допустил», т.е. сделал это осознанно.

Провинившийся студент начинал что-то мямлить в свое оправдание. Майор его внимательно выслушивал и после небольшой паузы делал вывод:

– Да-а! Опоздания вошли у вас в систему! Придется вызвать вас на заседание цикла.

Это загадочное слово – «цикл»! Что это такое, я до сих пор не знаю, но, по мнению майора, оно должно было вызвать у студента «апокалипсический ужас».

Матчасть преподавал нам тот самый майор Ростовцев. Про него, кроме загадки, рассказывали переделанный анекдот: «Бредет по пустыне обезьяна. Проголодалась, жажда ее мучает. Вдруг видит впереди дерево, а на нем висит какой-то сочный фрукт. Ствол у дерева гладкий! Попробовала обезьяна залезть по нему – никак, прыгала, прыгала – не достать. Стала трясти дерево. Трясет, трясет – напрасно. Плод не падает. Обезьяна вцепилась в ствол и что есть силы трясет! Тут слышит голос свыше: «Отойди, подумай!» Обезьяна села, подумала, схватила палку и сбила плод»!

«Бредет по пустыне майор Ростовцев! Проголодался, жажда мучает. Вдруг видит впереди дерево, а на нем висит какой-то сочный фрукт. Ствол у дерева гладкий! Попробовал Ростовцев вначале забраться на дерево – никак, стал прыгать. Хоть ростом он под два метра, ан, не достать. Ухватился за ствол и давай трясти. Трясет, трясет, все напрасно, не падает, проклятый. И тут он слышит голос свыше: «Отойди, подумай!» Ростовцев вначале опешил, решив, что у него галлюцинации от перегрева. Поднял голову, посмотрел на небо и, никого там не увидев, заорал со злости:

– Да хера тут думать, трясти надо!»

В реальности же майор употреблял более грубую лексику и проявлял, как нам вначале казалось, садистские наклонности. Впоследствии, правда, оказалось, что никакой он не садист, а замечательный, в своем роде, дядька.

На первом же экзамене по матчасти он поставил «неуды» большей половине взвода. И все это «безобразие» сопровождалось таким, примерно, диалогом: