Умерла Татьяна Васильевна так же тихо, как и жила. Обычно по утрам она выходила на кухню и ставила на плиту свой чайник, а тут полдень, а она не выходит. Я постучал – тишина, приоткрыл дверь и увидел ее, неподвижно лежащую на кровати.

– Татьяна Васильевна! Вы спите?

Никакой реакции. Взял ее руку – холодная!

Её увезли на «скорой», а мы позвонили Аллочке, дали телеграмму Зое! Аллочка прибежала, расплакалась. Пришел участковый, опечатал комнату. Когда из Иркутска прилетела Зоя, мы пошли к нему за разрешением снять печать. Зоя высыпала перед молодым человеком кучу справок, подтверждающих ее родство с Татьяной Васильевной. Парень долго вертел в руках метрическое свидетельство с сургучной печатью, выданное Иркутской епархией еще до Первой Мировой, и спросил:

– А какого-нибудь «советского» документа у вас нет?

– Паспорт пойдет?

– Ну, так с этого бы и начинали! А такие бумаги я только в музее видел. Давайте паспорт, я запишу ваши данные, и можете срывать печать!

Похоронили Татьяну Васильевну на Шуваловском кладбище, рядом с Георгием Семеновичем. Уже после похорон мы с Зоей разбирали ее бумаги. Татьяна Васильевна всю жизнь вела дневник. Когда прочитали последнюю запись, я вздрогнул. Это – как послание с «того света!» Она пишет о том, что делала днем, кому звонила, что читала, и в конце:

– Вот, только сердце как-то сжимает, словно клещами! А в чем причина – не ведаю!

Так и написала – «Не ведаю!», как писали интеллигентные люди начала века! А еще я наткнулся на письмо, написанное Георгием Семеновичем из Болшева. Начиналось оно так: «Здравствуй, милая моя обезьянка!

Когда мне приходится вязать «булинь»², я всегда вспоминаю Витю Чуракова. Он когда-то научил меня вязать этот узел одной рукой.

– Представь себе, – говорил он, – что тебя в шторм выбросило за борт, и одна рука у тебя не действует! На корабле, конечно, крики: «Полундра, человек за бортом»! Тебе бросают конец. Хватаешь его здоровой рукой, обносишь вокруг тела, делаешь колышку, ходовой конец пропускаешь под коренной, затягиваешь, и тебя, беднягу, благополучно вытягивают из воды.

К счастью, меня миновала участь быть выброшенным за борт корабля, но булинь я вяжу с тех пор с закрытыми глазами. Витя знал много узлов, потому что вырос в семье моряков. Его отец преподавал такелажное дело в морском училище на Сахалине, а до преподавательской работы он ходил на Тихом океане капитаном. Витя рассказывал, что как–то раз отец списал на сушу всю команду, которая не хотела выполнять какой-то его абсурдный приказ.

Вызывает он первого матроса, спрашивает:

– Будешь выполнять приказ?

– Не буду, глупостями не привык заниматься!

– Списан на берег!

Вызывает следующего:

– Будешь выполнять?

– Нет!

– Списан!

Так всю команду и списал. Уж не знаю, после этого ли случая, или какого другого, но пришлось «морскому волку» самому сойти на берег, а, может, руководство порта его «списало». В общем, стал он преподавать в морском училище в Корсакове, у «далекого пролива Лаперуза»!

Еще один забавный случай рассказывал Витя про своего отца. Однажды мать уехала куда-то на «юга», прямо как в песне Вадима Егорова:

Нам с сестренкой каюк, наша мама на юг улетела недавно.

Это ж всякий поймет, жизнь без мамы не мед, а с отцом и подавно.

В доме трам-тарарам, папа нас по утрам кормит жженою кашей.

Но отец не кормил Витю с братом Вовой «жженою кашей», а водил в столовую. Уж не знаю, что из еды он им заказывал, но шепотом добавлял:

– Дети, ешьте больше горчицы: она бесплатная!

Витя, похоже, унаследовал от отца многие черты характера. Я был наслышан о нем, прежде чем столкнуться нос к носу. В нашем институте меняли кровлю, и меня поставили наблюдать за «пришлыми» кровельщиками, ну и поработать в их «бригаде». Нет, ничего общего с бригадой из нашумевшего сериала эта не имела, кроме того, что нас тоже было четверо. Собрались в основном финно-угорцы: я – почти чистокровный мордвин, Гена – чуваш, Вася – коми-пермяк и последний, с виду русский, имени которого я уже и не припомню. Помню только, что у него было удалено одно легкое, но это совершенно не мешало ему пить запоями. Гена с Васей запоями не пили: они просто пили, и пили много и часто. Трезвыми я их видел только по утрам. Их рабочий день начинался с того, что Вася обходил все академические институты на Стрелке³ в поисках того, кому можно «загнать» один-два листа оцинковки и выручить деньги на бутылку водки. И почти всегда это ему удавалось, потому что в те времена оцинкованное железо было в большом дефиците и в продажу не поступало, а тут тебе его предлагают, да еще и за полцены! Какой дачник от этого откажется? Почти всегда наш «предприниматель» возвращался с деньгами.

– Вот, салага, учись деньги делать!

Гена радостно жал ему руку и бежал в магазин! С закуcкой у них проблем не было: жены собирали им каждый день «тормозок» в надежде на то, что они хоть какую-то денежку принесут в семью. Поправив таким образом здоровье, они начинали учить друг друга кровельному мастерству.

– Да кто так клямера режет, придурок? Берешь обрезок железа, режешь в лапшу и …

– Сам ты м.., чудак на букву «М»! Надо отрезать на всю длину и …

– Не слушай ты его, Шурик, он пургу гонит, а надо здесь кияночкой подогнуть на треть и на полтора фальц отступить…

Друг друга они не слушали, а пытались показать мне, кто из них лучший кровельщик.

Именно от Васи с Геной я и услышал впервые про «Витьку-придурка»! Придурком он у них прослыл за то, что не давал им пить на работе и продавать железо на сторону!

Позже Витя так объяснял мне логику своего поведения:

– Какой смысл продавать железо? Да положи ты этот лист на кровле и заработаешь вдвое больше, чем выручишь, если продашь!

Но ребята «клали с прибором» на Витину логику и прозвали его придурком! Они руководствовались своей логикой. Ведь, положив этот лист, они деньги получат в лучшем случае через неделю – две! А поправить здоровье нужно, как говорят психологи, «здесь и сейчас»!

Витя, конечно, никаким придурком не был, но, как говорят в народе, имел много «тараканов в голове». Хотя, у кого из нас их нет? Только у каждого свои «тараканы»! Вот об этих Витиных «тараканах» я тебе, мой благосклонный читатель, и расскажу.

Он был хорошим кровельщиком, как говорится, мастером от Бога: сам подбирал себе бригаду, сам «банковал» и руководил. И, как его отец, частенько «списывал» пьяниц с крыши на землю, потому и испытывал постоянный «кадровый голод», ибо где же у нас в стране найдешь хорошего работника, который бы не пил? Когда я впервые столкнулся с ним на объекте, в его «бригаде» был, как у Остапа Ибрагимовича Бендера, «мальчик» лет пятидесяти, пьянство которого он с трудом терпел, потому что не мог работать совсем один. Мальчика звали Александром Викторовичем. Кровельщик он был никакой, но Витя, чтобы уж совсем не втаптывать человека в грязь, называл его «мастером по деревяшке»! Бывший интеллигентный человек (БИЧ), образованный, начитанный, с ним было интересно общаться. Нам обоим нравился Сережка Довлатов и совсем не нравилось кровельное дело. Мы работали, чтобы заработать, а Витя – чтобы совершенствовать мастерство. Он любил свое ремесло и относился к нему с душой.

С первых дней общения Витя и Александр Викторович пытались узнать мое отчество, но я его от них скрывал. Тогда они стали выпытывать его у сына. Тот по моему наущению сказал им, что я Филиппович. Так они меня и стали называть, а я в ответ только хитро улыбался .

Витя, как бригадир, сам определял размер заработка членов «бригады» и был экономным, видимо, в папашу. Правда, меня почему-то он сразу зауважал (Вася наплел ему, что у меня, якобы, два высших образования) и не обижал в расчетах. Стоит, правда, заметить, что его экономия всегда выходила ему боком.