Все эти факты указывали лишь на человека, который любит делать сам то, на что считает способным только себя. Это было нетерпение гения, не выносившего помех в своей работе, но ведь этим-то нетерпением и начинает проявляться деспотическая воля. Видя, как он возбуждает к восстанию Северную Италию, образует и уничтожает государства, говорили, что он желает сделаться владетельным герцогом Милана. Его честолюбие предчувствовали точно так же, как он предчувствовал упрек в нем. Бонапарт жаловался, что его обвиняют, и старался оправдаться, хотя Директория не подавала ему повода ни одним намеком.
Итак, Кларк должен был наблюдать. Бонапарта об этом предупредили, и он повел себя со свойственным ему высокомерием и ловкостью: дал понять генералу, что ему известна цель его присутствия, затем подчинил его себе своим превосходством и обаянием, как говорят, столь же непреодолимым, как и его гений, и вполне привязал его к себе. Кларк был умен и слишком тщеславен для роли вкрадчивого шпиона. Он остался в Италии, бывая то в Турине, то на главной квартире, и принадлежал более Бонапарту, чем Директории.
Английский кабинет затягивал переговоры в Париже, насколько это было в его силах; но французское правительство своими ясными и немедленными ответами принудило лорда Малмсбери наконец объясниться. Посол вновь написал в Лондон и двенадцать дней спустя, 26 ноября (6 фримера), отвечал, что его двор ничего не может более добавить до тех пор, пока Директория не примет начал, положенных в основание переговоров. Последнее было уверткой, потому что, требуя обозначения земель, которые могли быть обменены, Франция тем самым уже допускала саму мысль о вознаграждении. Директория ответила на следующий же день, как и прежде, четырьмя строчками: французы говорили, что предшествующая нота подразумевала принцип вознаграждения; что, впрочем, они принимают его и формально и просят только сообщить немедленно, каким образом Англия хочет его применить. Директория спрашивала также, должен ли будет лорд Малмсбери каждый раз писать в Лондон.
Посланник был вынужден туманно отвечать, что будет писать всякий раз, как вопрос потребует новых инструкций. Он написал еще раз и еще двадцать дней не получал ответа. Было уже вполне очевидно, что следует выйти из тумана и приступить к вопросу о Нидерландах. Объясниться по этому вопросу значило прервать переговоры, и понятно, что английское правительство старалось как можно дольше их оттянуть. Наконец 18 декабря лорд Малмсбери потребовал свидания с министром Делакруа и передал ему ноту, в которой были изложены притязания английского правительства. Франция возвращает континентальным державам все свои завоевания на материке: Австрии – Бельгию и Люксембург, а Германской империи – владения на левом берегу Рейна; освобождает Италию и возвращает ей прежнее политическое устройство; Голландии для ее политической независимости Франция тоже должна вернуть некоторые территории, как, например, приморскую Фландрию, и согласиться на некоторые изменения в ее настоящей конституции. Английский кабинет обещал возвратить Голландии колонии только в случае возобновления в ней штатгальтерства, да и то не все: некоторые он должен был удержать в виде вознаграждения за войну, в том числе мыс Доброй Надежды. И за все эти жертвы Франции предлагали два или три острова в Вест-Индии, потерянные во время войны, – Мартинику, Сент-Люсию, Тобаго, – с оговоркой, что Сан-Доминго не может быть возвращен весь.
Итак, Франция, после начатой не ею войны, из которой она вышла победительницей, не приобретала ни одной провинции, тогда как северные державы разделили целое королевство, а Англия получила в Индии огромные территории! Франция занимала Рейн и Италию и должна была очистить их лишь на основании одного требования Англии! Подобные нелепые условия не могли быть приняты; одно предложение их было оскорбительно и не могло быть выслушано. Тем не менее министр Делакруа выслушал их вежливо, что удивило английского посланника и подало ему надежду на возможность продолжения переговоров.
Делакруа представил в ответ весьма неосновательный довод: Нидерланды, по конституции, составляют нераздельную часть национальной территории. Английский посланник отвечал ему не лучшим доводом, заявляя, что на основании Утрехтского договора Нидерланды по-прежнему принадлежат Австрии. Конституция могла быть обязательной для французской нации, но она ни в чем не касалась и ни к чему не принуждала иностранцев. Единственное основание, которое мог представить французский министр в пользу присоединения Нидерландов к Франции, это лишь то, что такое присоединение справедливо, соответствует всем естественным и политическим условиям и оправдывается победой.
После долгого обсуждения второстепенных вопросов послы расстались. Делакруа доложил о переговорах Директории, которая, справедливо раздраженная, решилась отвечать английскому посланнику так, как он того заслуживал. Нота английского посла была не подписана, а только приложена к подписанному письму, и Директория потребовала, чтобы ноту облекли в обычные формы; затем от английского посланника потребовали последнего ультиматума в двадцать четыре часа. Смущенный лорд Малмсбери отвечал, что нота подлинная, так как приложена к подписанному письму, что касается ультиматума, то противно всем обычаям требовать его так внезапно. На следующий день, 19 декабря, Директория объявила, что не выслушает никакого предложения, противного законам и договорам, связывающим Республику; что если лорду Малмсбери необходимо каждый раз прибегать к своему правительству, то в таком случае присутствие его в Париже бесполезно, а потому его и всю его свиту приглашают выехать из Франции в сорок восемь часов; если английское правительство примет условия, предложенные Французской республикой, для переговоров будет достаточно одних курьеров.
Так кончились переговоры, в которых Директория, не отступая далеко от принятых дипломатических форм, подала истинный пример откровенности в своих сношениях с враждебно настроенными державами. Правительство сильное и победоносное говорит иным языком, чем правительство слабое и побежденное; республике, опиравшейся на право и победу, было вполне прилично говорить языком смелым и категоричным, и притом гласно.
Между тем в это самое время приводился в исполнение обширный замысел Гоша относительно Ирландии. Этого-то именно и опасалась Англия, так как успех этого проекта мог оказаться для нее гибельным. Несмотря на ловко распущенные слухи об экспедиции в Португалию или Америку, Англия хорошо поняла цель приготовлений, производившихся в Бресте. Питт поднял ополчение, вооружил берега, отдал приказ в случае высадки французов перевозить всё внутрь страны.
Положение Ирландии давало повод к большим опасениям. Сторонники парламентской реформы и католики представляли на этом острове достаточный для восстания контингент. Они охотно приняли бы республиканскую форму правления под гарантии Франции и с этой целью послали в Париж тайных агентов для соглашения с Директорией. Гош, потративший два года своей жизни на Вандею и видевший большие театры войны занятыми Бонапартом, Моро и Журданом, горел желанием открыть себе таковой в Ирландии. Англия была столь же благородным противником, как и Австрия, борьба с ней и победа над ней представляли столько же чести.
Новая республика создавалась в Италии и становилась там очагом свободы. Гош считал делом возвышенным и вполне возможным воздвигнуть подобную же в Ирландии бок о бок с английской аристократией. Он близко сошелся с морским министром, адмиралом Трюге, человеком с такими же высокими идеалами. Оба дали обещание усилить значение флота и достичь великих результатов; умы тогда были заняты работой, все замышляли чудеса для славы и счастья своего отечества. Наступательный и оборонительный союз с Испанией, заключенный в Сан-Ильдефонсо, давал большие средства и позволял составлять обширные планы. Соединив тулонскую эскадру с флотом Испании и сосредоточив их в Ла-Манше вместе со всеми морскими силами Франции, можно было попытаться в морском сражении освободить моря от Англии или по меньшей мере зажечь возмущение в Ирландии и остановить успехи Англии в Индии.
