Разошлись тотчас же. Бонапарт отправился в сад, сел на лошадь и в сопровождении всех генералов устроил смотр полкам гарнизона, подходившим последовательно. Он обратился к солдатам с краткой и энергичной речью и сказал, что им предстоит совершить революцию, которая возвратит им изобилие и славу. Крики: «Да здравствует Бонапарт!» раздались в рядах. Погода была прекрасная, стечение толпы – необыкновенное: всё, казалось, помогало затее, вследствие которой беспорядок должен был смениться абсолютной властью.

В это время Совет пятисот, предупрежденный о готовившейся революции, в смятении собирался в зале заседаний. Едва успев сойтись, депутаты получили послание старейшин, заключавшее декрет о перенесении. При этом чтении раздалось множество голосов, но президент Люсьен Бонапарт заставил их умолкнуть в силу конституции, воспрещавшей дальнейшие обсуждения; самые горячие из пятисот, бегая от одного депутата к другому, образовали сходки, чтобы иметь возможность разделить с кем-нибудь негодование и придумать средства к сопротивлению. Патриоты предместий волновались и бушевали вокруг Сантерра.

Между тем Бонапарт, окончив смотр войскам, прибыл в Тюильри и явился в комиссию инспекторов старейшин. Комиссия инспекторов пятисот уже примкнула к новой революции и готова была содействовать происходящему. В комиссии инспекторов и должны были быть отданы все распоряжения для исполнения перенесения. Бонапарт не оставлял ее. Туда же явился министр юстиции Камбасерес, то же со своей стороны сделал Фуше. Сийес и Роже-Дюко прислали туда свои отставки. Нужна была отставка еще третьего директора, так как тогда, за выбытием большинства, не стало бы больше исполнительной власти и можно было не опасаться последнего энергичного акта с ее стороны. Не надеялись на то, чтобы в отставку подали Гойе и Мулен; к Баррасу послали Талейрана и адмирала Брюи.

Затем Бонапарт распределил командование войсками. Мюрату с многочисленной кавалерией и отрядом гренадеров было поручено занять Сен-Клу. Серюрье с резервом был оставлен в Пале-Рояле. Командование войсками, охранявшими Тюильри, было возложено на Ланна. Бонапарт дал Моро поручение – странное и менее всех почетное в этом важном событии: он приказал ему с пятьюстами человек отправиться охранять Люксембург. Моро получил инструкцию стеречь директоров под предлогом охранения их безопасности и воспретить им всякое постороннее сообщение. Бонапарт дал также предписание командиру стражи Директории повиноваться ему, оставить со своими войсками Люксембург и идти в Тюильри.

Наконец, с помощью Фуше приняли последнюю и важную предосторожность. Директория имела право приостанавливать работу муниципалитетов; министр полиции Фуше, как бы уполномоченный на то Директорией, лишил всякой власти все двенадцать муниципалитетов Парижа. Вследствие такой меры патриоты лишались сборного пункта как в Директории, так и в двенадцати коммунах. Фуше велел вывесить объявления, приглашая граждан к порядку и спокойствию и заверяя их в том, что сделано всё возможное для спасения Республики.

Эти меры удались вполне. Власть Бонапарта была признана повсюду, хотя Совет старейшин и поступил неконституционно, вручив ее ему: и в самом деле, депутаты имели право издать постановление о перенесении, но не могли назначить начальника над войсками. Моро отправился в Люксембург и оцепил его со своими пятьюстами солдатами. Командир директориальной стражи Жюбе, немедленно повинуясь полученным приказаниям, велел своим людям сесть на лошадей и выступил из Люксембурга в Тюильри.

Между тем три директора, Мулен, Гойе и Баррас, находились в страшном беспокойстве, обнаружив наконец заговор, которого раньше не замечали. Гойе и Мулен отправились на квартиру к Баррасу – спросить, желает ли он твердо держаться с ними и образовать большинство. Баррас был в ванне и только узнал, чем Бонапарт занимается в Париже. «Этот человек, – воскликнул он гневно, – обманул нас!»

Баррас пообещал своим товарищам объединиться с ними – он всегда и всем всё обещал – и одновременно послал своего секретаря Ботто в Тюильри разузнать, в чем дело. Едва его оставили Гойе и Мулен, как Баррас попал в руки Талейрана и Брюи. Его нетрудно было заставить оценить безвыходное положение, в котором он находился, и можно было не опасаться, что он предпочтет славную гибель, защищая Директорию.

Баррасу пообещали спокойствие и богатство, и он согласился подать в отставку. Составили письмо, которое он подписал, а Талейран и Брюи поспешили представить его Бонапарту. С этой минуты Гойе и Мулен напрасно пытались проникнуть к Баррасу и узнали, что он уже подал в отставку. Оставшись одни, не имея более права совещаться, они не знали, что предпринять, но хотели честно выполнить свои обязанности в отношении Конституции года III. Они решили отправиться в комиссию инспекторов, чтобы спросить у своих двух сотоварищей, Сийеса и Дюко, желают ли они объединиться с ними, чтобы вновь образовать большинство и по крайней мере обнародовать декрет о перенесении. Это было печальное средство: не оставалось иной возможности собрать вооруженную силу и поднять знамя, чем с помощью Бонапарта; к тому же бесполезно было идти в Тюильри и вызывать Бонапарта среди его лагеря и всех его сил.

Тем не менее директоры прибыли туда, в чем им не препятствовали. Они нашли Бонапарта окруженным Сийесом, Дюко, толпой депутатов и многочисленным штабом. Ботто, секретарь Барраса, был только что весьма дурно принят. Бонапарт, возвысив голос, сказал ему: «Что сделали из Франции, которую я оставил в таком блестящем положении? Я оставил мир – нашел войну; я оставил победы – нашел поражения; оставил миллионы Италии – и нашел грабительские законы и нищету. Что стало с сотней тысяч французов, моих товарищей по оружию? Они мертвы!»

Но в эту минуту пришло известие об отставке Барраса, которое успокоило генерала. Он сказал Гойе и Мулену, что весьма рад их видеть, что рассчитывает на их отставку, так как считает их слишком добрыми гражданами, чтобы противиться неизбежной и спасительной революции. Гойе отвечал, что пришел со своим товарищем Муленом лишь для того, чтобы трудиться для спасения Республики.

– Да, – прервал его Бонапарт. – Спасти, а как? С помощью конституции, которая рушится со всех сторон?

– Кто вам сказал это? – возразил Гойе.

– Люди, у которых нет ни мужества, ни воли действовать согласно с ней.

В это время Бонапарту принесли записку, в которой сообщалось о волнениях в Сент-Антуанском предместье.

– Генерал Мулен, – сказал Бонапарт, – вы не родственник Сантерра?

– Нет, – отвечал Мулен, – я не родственник его, но друг.

– Мне сообщают, что его люди волнуются в предместьях; скажите ему, что при первом движении с его стороны я его расстреляю.

Опять начались пререкания с Гойе. В конце концов Бонапарт сказал ему:

– Республика в опасности, ее следует спасти… Я того хочу. Сийес и Дюко подали в отставку; Баррас только что сделал то же. Вы остаетесь вдвоем, бессильные, не в состоянии ничего сделать; я приглашаю вас не сопротивляться.

Гойе и Мулен отвечали, что не оставят своих постов. Они возвратились в Люксембург и, по приказанию Бонапарта, отданному Моро, находились с того времени под арестом, отделенные один от другого и не имея ни с кем сообщения. Баррас отправился в свое поместье Гросбуа, конвоируемый отрядом драгун.

Итак, исполнительной власти более не существовало! Вся сила находилась в руках одного Бонапарта. Все министры собрались около него в комиссии инспекторов. Все приказания исходили оттуда, как из единственного пункта, где существовала организованная власть.

День кончился довольно спокойно. Патриоты составляли многочисленные сходки, предлагали отчаянные решения, но сами не верили в возможность их исполнения, до такой степени они опасались влияния Бонапарта на войска!

Вечером в комиссии инспекторов держали совет. Предметом совещаний с главнейшими членами Совета старейшин были завтрашние действия в Сен-Клу. По плану, обговоренному с Сийесом, предложили отсрочку заседаний советов и назначение временного консульства. Многие старейшины, содействовавшие постановлению декрета о перенесении, теперь начинали пугаться господства военной партии. Они желали бы только иного состава Директории и, несмотря на возраст Бонапарта, согласились бы сделать его директором. Но Бонапарт решительным тоном отвечал, что конституция уже не может действовать, что требуется более сосредоточенная власть, а главное – отсрочка всех политических споров, волновавших общество.