Гош, по-прежнему во главе армии Самбры-и-Мааса, провел целый месяц в самом страшном беспокойстве. В своей главной квартире в Вецларе – на случай, если партия Совета пятисот восторжествует, – он держал наготове карету, дабы бежать в Германию с молодой женой. Только это обстоятельство заставило его в первый раз подумать о своих интересах и собрать сумму, необходимую в случае отъезда; мы уже говорили, что большую часть приданого своей жены он ссудил Директории.
Весть о 18 фрюктидора наполнила сердце Гоша радостью и освободила его от опасений. В знак признательности Директория соединила две большие армии – Самбры-и-Мааса и Рейнскую – в одну под общим названием Германской и поручила Гошу командование.
К несчастью, здоровье молодого главнокомандующего вовсе не позволяло ему удерживать это обширнейшее командование, знак доверия к нему правительства. С некоторого времени сухой и частый кашель и нервные конвульсии беспокоили друзей и медиков Гоша. Неизвестная болезнь разрушала организм этого молодого человека, когда-то полного здоровья, присоединявшего к своим талантам преимущества красоты и самой мужественной силы. Несмотря на состояние здоровья, он трудился над организацией командования и обдумывал ирландскую экспедицию, из которой Директория хотела сделать средство удержания Англии в страхе; но кашель стал более сильным, и к середине сентября у Гоша начались невыносимые боли. Ему рекомендовали приостановить занятия, но он не соглашался. Он призвал своего врача и сказал ему: «Дайте мне лекарство для занятий, но только чтобы этим лекарством не был отдых».
Побежденный болезнью, Гош слег в постель 17 сентября и умер на следующий день в сильнейших страданиях. Армия остолбенела, так как искренне обожала своего молодого генерала. Весть быстро распространилась и опечалила республиканцев, рассчитывавших на таланты и патриотизм Гоша. Немедленно разнесся слух об отравлении; не могли поверить, чтобы столько молодости, силы и здоровья было уничтожено болезнью. Произвели вскрытие; медицинский факультет внимательно изучил желудок и кишки; органы нашли покрытыми черными пятнами и, не признавая их несомненным свидетельством яда, по-видимому, однако, склонялись к этому диагнозу. Отравление приписали директорам, что было нелепо, так как никто в Директории не был способен к такому преступлению, чуждому нашим нравам; главное же – не в их интересах было его совершать. Гош в самом деле был лучшей поддержкой Директории, против ли роялистов, или честолюбивого завоевателя Италии. С большей вероятностью можно было предположить, что он был отравлен в западных провинциях. По мнению его медика, расстройство здоровья Гоша началось со времени его последнего пребывания в Бретани. Заявляли, впрочем, без доказательств, что молодого генерала отравили во время обеда, который он давал представителям партий, стараясь подготовить их сближение.
Директория устроила на Марсовом поле великолепные похороны – в присутствии всех государственных деятелей и при огромном стечении народа. Значительные военные силы сопровождали похоронный кортеж, впереди которого шел старый отец главнокомандующего. Это торжество оставило глубокое впечатление и было одним из самых знаменательных в наши героические времена.
Так закончилась одна из прекраснейших жизней Революции. На этот раз по крайней мере не на эшафоте. Гошу было двадцать девять лет. Простой солдат гвардии, он в несколько месяцев создал себя сам. С физической храбростью он соединял энергию, глубокий ум, отличное знание людей, понимание политических событий и, наконец, всемогущую пружину – страсть; его страсти были слишком пылки и, быть может, стали главной причиной смерти. Особое обстоятельство увеличивало интерес, внушаемый его качествами; неожиданные случайности каждый раз прерывали его карьеру: победитель при Вейсенбурге, он вдруг брошен в тюрьму; выйдя оттуда и сразу попав в Вандею, он выполняет там прекраснейшую политическую роль; и в ту минуту, когда готовится осуществить свое великое предприятие против Ирландии, его опять останавливают; назначенный в армию Самбры-и-Мааса, он одерживает с ней очередную блестящую победу, но его наступление прерывают Леобенские прелиминарии; наконец, когда во главе Германской армии перед ним опять открывалось необъятное будущее, он вдруг поражен жестокой болезнью и в сорок восемь часов сходит в могилу. Впрочем, если прекрасная память может вознаградить за потерю жизни, то Гош вполне заслужил эту награду. Победы, великое замирение, универсальные таланты, безупречная честность, общее убеждение всех республиканцев, что только он один мог бы бороться против победителя при Риволи и Пирамидах, что его честолюбие осталось бы республиканским и стало бы непреодолимой преградой для великого честолюбия, претендовавшего на трон, словом, великие дела, благородные замыслы и двадцать девять лет – вот вся его память. Нельзя не признать, что она прекрасна! Не будем жалеть, что он умер так рано: для славы Гоша, Клебера и Дезе несравненно лучше, что они не сделались маршалами. Им выпала честь умереть свободными гражданами, не будучи вынужденными, как Моро, искать пристанища в иностранных армиях.
Командование Германской армией правительство поручило Ожеро и освободило себя тем от его назойливости, которая становилась в Париже поводом для беспокойства.
Директория в несколько дней приняла все меры, каких требовали обстоятельства; но ей оставалось заняться финансами. Закон 19 фрюктидора, выдавая ей наиболее опасных ее противников и восстанавливая закон 3 брюмера, возвратил Директории всё, что у нее хотели отнять оба совета, он даже дал ей род революционного всемогущества. Но правительству предстояло возвратить такие же преимущества и в отношении финансов, так как и по этому предмету хотели было сузить пределы его влияния.
Относительно бюджета года VI представили обширный проект. Первой заботой стало возвращение Директории отнятых у нее прав касательно сделок казначейства и порядка платежей. Все статьи, принятые по этому предмету обоими советами, были аннулированы. Затем следовало подумать о введении новых налогов, дабы облегчить уже чересчур обложенную поземельную собственность и сравнять доходы с расходами. Разрешили учредить лотереи; был введен дорожный сбор и сбор на заклад имущества. Канцелярские пошлины урегулировали, сбор по ним должен был значительно возрасти; акцизы на иностранный табак также увеличили. Благодаря этим новым доходным статьям поземельный налог мог быть сокращен на 228 миллионов, личные подати – на 50, общая же сумма доходов на год VI оказалась сведена до 616 миллионов. Предполагаемый доход от продажи национальных имуществ, входящий в эту сумму, составлял лишь 20 миллионов.
Доведя этими мерами доходы до 616 миллионов, следовало той же цифрой ограничить и расходы. Предполагали, что военные издержки, даже в случае новой кампании, не превзойдут 283 миллионов. Прочие государственные расходы были исчислены в 247 миллионов, и если бы эти деньги были уплачены сполна, расходы значительно превысили бы средства Республики. Предложили выплатить только треть, то есть 86 миллионов. Таким образом, расходы на войска, прочие государственные ведомства и долг составляли 616 миллионов, так же как и доходы.
Но чтобы не выйти из этих пределов, следовало принять окончательное решение относительно долга. С возвращением к звонкой монете и уничтожением бумажных денег уплата процентов не могла производиться в полной мере: четвертую часть платили наличными деньгами, а остальное – трехчетвертными, что напоминало оплату ассигнациями. Итак, единственным источником выплаты долга по-прежнему оставались национальные имущества, и в интересах государства и его кредиторов было необходимо принять на этот счет хоть какие-нибудь меры. Долг, проценты по которому достигали 258 миллионов, был действительно громаден для того времени. Тогда еще не были известны средства кредита и могущество погашения. Доходы были значительно ниже, чем они сделались впоследствии; Франция, которая через несколько лет платила миллиардные налоги, тогда едва могла достать 616 миллионов. Долг был чрезмерен, и государство фактически находилось в положении банкрота. Решили по части долга платить проценты наличными, а вместо оплаты процентов трехчетвертными, обеспечиваемыми национальными имуществами, выплачивать этими имуществами сам капитал. Сохраняемая третья часть была названа консолидированной третью и внесена в Большую книгу в качестве бессрочной ренты. Две прочие трети должны были быть выплачиваемы капиталом, в двадцать раз превышавшим ренту, бонами, принимаемыми при платежах за национальные имущества. Правда, на рынке боны эти стоили шестую часть своей цены, и для того, кто не хотел покупать земель, это решение оборачивалось настоящим банкротством.
