Все так же молча он оделся, оседлал лошадей, перекинул сумки поудобнее и вдруг, неожиданно для себя, похлопал по седлу своей второй лошади.

— Прыгай в седло, мелочь (несмотря на прекрасное телосложение, полногрудая Ребба и впрямь была невысокого роста, примерно по плечо Редхарду). Поедем отсюда вместе. По дороге разберемся, что нам теперь делать. Мне тоже многое предстоит пересмотреть.

Двое сидели у ночного костра. В лесу, далеко от дороги. Мужчина и женщина. Рядом пофыркивали распряженные и стреноженные их кони, а на треноге висел котелок с закипающей водой.

Мужчина сидел, тяжко сгорбившись, спрятав лицо в ладонях. Женщина сидела напротив него, молчала, куталась в теплый щейландский плед в квадратных узорах.

Мужчина тяжело поднял голову. Заговорил.

— Я не понимаю, что происходит. Что происходит со мной. Твой голос вытесняет боль из моего сердца. Твои глаза отвлекают меня от этого мира, а мне нельзя этого допускать. Твое тело по ночам… Я не смогу этого объяснить. У меня было много женщин, очень много, но никогда, никогда так не ныло сердце, когда ты, обнаженная, лежишь передо мною и ждешь. Ждешь меня и знаю, чую, что ты никого так никогда не ждала и более уже так ждать не сможешь. Я убивал, калечил, уничтожал, я всю жизнь провел в дороге. Я никогда не знал, что в мире есть что-то такое, что будет для меня важнее и мира, и долга, и самой жизни. И от этого мне становится… Страшно.

Женщина вздрогнула. Мужчина, который сидел напротив нее, не знал страха. Но она улыбнулась, встала. Шагнула к нему, села рядом, прижала его голову к своей груди. Свободной рукой мужчина, как утопающий, отчаянным, последним словно каким-то жестом, обнял ее за шею.

— Слушай мое сердце. Если ты не понимаешь сам, то поймешь с его помощью. Оно стучит для тебя.

Два человека сидели в ночном лесу, что, в общем-то, было весьма неразумно, ночной лес был опасен, действительно опасен.

Но чего или кого могли бояться те двое, что сидели у костра?

Ведьма Ребба и Редхарда Враг.

Враг-с-улыбкой.

Он вырвался, встряхнул головой, словно силясь прогнать остатки чего-то тяжелого, увиденного во сне. И ночь ужаснулась, увидев его лицо — от уголков его некогда красивого рта чуть ли не к ушам, спускаясь слегка вначале вниз, сардонической, чудовищной улыбкой шли два багровых, выпуклых широких шрама.

Те самые, которые появились у него на лице по воле той женщины, что мгновение назад прижимала его голову к груди. Помолчал. Посмотрел на свою спутницу.

— Это — надолго? — негромко спросил он.

— Это — навсегда, — не сразу, помолчав, послушав свое сердце и дыхание Редхарда, ответила Ребба.

— А какое-то название этому есть? Или это просто безумие, вспыхивающее между мужчиной и женщиной? — все так же негромко спросил Враг-с-улыбкой.

— Есть. Но я тебе его не скажу. Оно само придет к тебе и тогда ты… Тогда ты навсегда перестанешь его бояться, — серьезно отвечала женщина. С любым другим мужчиной было бы проще, она немало с ними общалась, хотя и досталась Редхарду девственницей. Но человек, сидевший напротив нее, не был обычным, нормальным человеком. Стертая память, отсутствие в мире до недавних пор путь даже одного близкого человека, жуткая, смертельно опасная работа, знания, которые если и не равняли его с ней, все же она была ведьма от рода, в отличии от многих ведьм, впитавшая силу обоих родителей, причем не на исходе их дней, а в рассвете их сил, когда они, обугленными головешками, повисли на цепях у железных столбов. Туда их привел тот человек, которого она старалась сейчас успокоить и не знала, как. И она простила ему это.

Ребба тихо спала, примостив черноволосую голову на ноги Редхарда, тот, как всегда, спал сидя, привалившись к роскошному дубу, под чьей кроной они ночевали, а тот все курил, все смотрел в ночь. Думал. Думал, что со всем этим теперь делать. Чисто житейски все шло неплохо, работе его помешать не могло, а при случае, могло бы и помочь. А кроме того, если он желает — а он желает — то на время выполнения заказов он вполне бы мог оставлять ее в ближайшем городе или селе. Кто заподозрит ведьму в женщине, приехавшей с Редхардом?

Но это все вторично. Его настораживали новые его чувства. Он чувствовал, что что-то исподволь меняется в нем, открывает в нем новые какие-то грани, какие-то потаенные доселе уголки его души. И он не мог сказать, к добру ли это, или к худу, а спросить было некого.

Да ладно бы еще. Но он стал слишком много об этом думать. Охотник же на нежить, который погружен в думы о сердечных своих переживаниях — это мертвый охотник. Все. Этим все сказано. Но что он мог поделать, если за месяц их странствий (Редхард не спешил с новыми заказами, ждал, пока слава победителя Дома Ведьм Веселого Леса обгонит его, что уже поневоле называло новые цены за его работу) Ребба так глубоко и плотно слилась с ним, с его жизнью, с его мыслями?

А что он мог дать ей? Вечный бродяга, который и в мыслях не имел осесть, угомониться, почивать на лаврах и без устали сажать укроп или что они там все сажают? Беспокойную жизнь, а то и месть бывших товарок до Дому Ведьм, когда они узнают, кого выбрала Ребба себе в любовники и в попутчики.

Но пока что прийти к какому-то определенному решению он не мог. Признаваясь себе, он мог сказать, что не особо и старался порой прийти к нему, к решению создавшейся ситуации, которой он не мог пока подобрать названия.

Из леса, похрустывая сушняком, кто-то тяжело шел прямо на их костерок. Редхард принюхался, нанесло из чащи запахом крупного зверя. Медведь. Летом, правда, они не очень охотно кидаются на людей, но мало ли. Может, этот был недавно ранен людьми или имел с ними еще какие неприятности? Или просто был бешеным?

Все эти мысли фоном шли в его голове, в правой руке его давно уже лежал «огнебой», стволами смотревший в сторону источника шума. Будь ты хоть трижды бешеный, но от фунта серебра в голову не поможет и полное помешательство.

Почти не просыпаясь, Ребба пробормотала несколько слов и тихонечко дунула в воздух, а уже в следующий миг трещал валежник, скрипели молодые деревца, с шумом, треском и отчаянным ревом несся от их стоянки медведь, давая понять ночным жителям, что у костра, который сам по себе был зверью малопривлекателен, собралась такая публика, что лучше туда просто не соваться.

Иначе думала сова, сидевшая от Редхарда на расстоянии вытянутой руки и пристально на него посматривающая. Редхард показал ей серебряную монету, носимую всегда с собой в кармане на поясе. Сова никак не отреагировала на блестящий предмет. Значит, настоящая сова. Не родня Реббы. Но он же не в облике змелюдя, которого бескорыстно любили совы? Странно. Чуют, что ли, что он змелюдя он отделен цепочкой синего булата, с капелькой заблудившейся некогда в ночном небе звезды?

Редхард протянул к сове руку, осторожно провел рукой по перьям. Сова зажмурилась и очень самодовольно раскрыла клюв. Редхард усмехнулся, погладил по плечу что-то забормотавшую во сне Реббу, погладил еще немного сову, а потом уснул. Как провалился куда-то.

Сова же перебралась на сук прямо над ними и всю ночь настороженно несла караул, всматриваясь во тьму и прислушиваясь к любому шороху. Ближе к рассвету она бесшумно снялась и улетела на покой. Но ни Редхард, ни Ребба этого не видели.

Он проснулся, как всегда, сразу, никогда не бродил он после пробуждения полусонным, вялым, скверно соображающим.

— Ты говорил во сне, — сказала Ребба. Она всегда просыпалась чуть раньше него. Еще ни разу не ухитрился он проснуться до того, как она вставала.

— Что говорил? — недовольно спросил он.

— Говорил про какого-то старика. Просто сказал: «Как жаль, старик, что ты так рано ушел». Что за старик?

Редхард промолчал, а Ребба не стала настаивать, собрала сухих веток, и вскоре котелок забулькал кипятком, куда Редхард щедро кинул горсть чая. Чай он предпочитал покрепче.