Приехал Л.Н. Мы обо всем рассказали ему. Уже когда он ложился в своей комнате отдыхать, из спальни Софьи Андреевны послышался другой выстрел. Душан, бинтовавший Л.Н. ногу, рассказывал, что он выстрел слышал, но не пошел на него. Мария Александровна была в комнате Софьи Андреевны: оказывается, Софья Андреевна опять «пробовала» – стреляла в шкаф.

Удивительно удобное место избрала она для этих баталий – дом старика Толстого!

По окончании сеанса обучения стрельбе Софья Андреевна, видя, что ее не идут умолять успокоиться, отправилась в парк. Уже надвигался вечер, темнело, и было прохладно.

Прошло с полчаса. Отправился пригласить Софью Андреевну в дом сначала Душан. Он застал ее расхаживающей по четырехугольнику старых липовых аллей близ дома, без теплой одежды и с непокрытой головой.

Миссия Душана не имела успеха: Софья Андреевна не оделась и не хотела вернуться домой. Мария Александровна уговорила пойти меня. Я сделал это скрепя сердце, потому что мне не хотелось принимать никакого участия в том, что мне казалось комедией. Я не знал даже, что говорить ей.

Вернулась в дом Софья Андреевна только после того, как явилась за ней согнутая, слабенькая и больная старушка Шмидт, опираясь на свою палку. Ее-то уж совсем должно было быть совестно студить на холоде. Обед и вечерний чай прошли спокойно. После того как все уже разошлись, я поздно засиделся один в «ремингтонной», за работой.

Думал, между прочим: Мария Александровна с нарочным послала записку Александре Львовне о выстрелах и о прочем, происходящем в доме, с просьбой не оставаться ночевать в Таптыкове и немедленно возвращаться домой. Послала потому, что об этом просила Александра Львовна, уезжая: она боялась, что в ее отсутствие у Софьи Андреевны развяжутся руки. Но вот уже двенадцатый час, Александра Львовна не едет и, по-видимому, не приедет. Да это, пожалуй, и хорошо. С одной стороны, ее жалко: изнервничалась, сидя безвыездно в Ясной и разделяя общество Софьи Андреевны; это хорошо, что теперь она хоть один день отдохнет в Таптыкове. С другой стороны, в доме всё уже успокоилось, и самая надобность в приезде Александры Львовны миновала…

И я спокойно кончал свои дела, совсем перестав думать и об Александре Львовне, и о Софье Андреевне.

К несчастью, записка Марии Александровны сыграла свою роль, уже поздно ночью девицы возвратились. Они влетели с шумом в «ремингтонную» на свет моей лампы. Вслед за ними тотчас явилась и Софья Андреевна, ложившаяся спать всегда очень поздно.

Тут произошла ужасная сцена. Испуганная и раздосадованная неожиданным возвращением дочери, Софья Андреевна не знала, на кого ей излить свой гнев: на нее ли и Варвару Михайловну, или на вызвавшую их и, в сущности, ни в чем не повинную старушку. И вот гнев ее обрушился на всех троих.

Мария Александровна, расположившаяся уже на ночлег в соседней комнате, библиотеке, на своей постели за шкафами, совсем, бедная, растерялась и, плача, молила Софью Андреевну о прощении. Александра Львовна – не могу забыть ее – влетела в комнату в шапочке, сдвинутой на затылок, с расставленными в виде полукруга руками, точно она собиралась вступить с кем-то в единоборство. Невольно вспомнилось мне, как характеризовала ее однажды Софья Андреевна: «Разве это светская барышня? Это ямщик!»

Пока Софья Андреевна ругалась всячески, упрекая молодых женщин за то, что они нарушили тишину в доме, Александра Львовна с невозмутимым видом, неподвижно, сжав губы в полунасмешливую-полупрезрительную холодную улыбку, молча сидела на диване за письменным столом.

Варвара Михайловна ужасно разнервничалась: нотки до сих пор сдерживаемой и невысказанной обиды, давно накипевшей на сердце, горечи, униженного человеческого достоинства слышались в ее голосе…

Я сидел в кресле, по другую сторону письменного стола, напротив Александры Львовны, и молча слушал всё и наблюдал. И думал, что вот из своей спальни, которая рядом, слушает всё, лежа в постели, может быть разбуженный криками от сна, которым он успел уже забыться, великий Толстой. Около него – эти бабьи сцены. Мало того, что около него: из-за него. Какая нелепость!..

Во время перебранки у Софьи Андреевны сорвалось с губ, что она «выгонит из дому» Александру Львовну, а Варваре Михайловне она прямо заявила, чтоб та уезжала завтра же. В результате Александра Львовна и Варвара Михайловна решили обе уехать завтра же на житье в Телятинки, в домик Александры Львовны.

– К отцу я буду приезжать ежедневно утром, – говорила Александра Львовна.

Тотчас она пошла к Л.Н. и сообщила ему о своем решении.

– Всё к одному концу, – ответил он.

27 сентября

Утром Л.Н. в халате вышел на лестницу, чтобы позвать Илью Васильевича.

– Здравствуй, папенька, – сказала, подошедши к нему, Александра Львовна. И, поцеловав его, добавила: – Я уезжаю.

Л.Н. закивал головой молча. Потом, в кабинете, он сказал Александре Львовне о ее отъезде, что «это к лучшему: ближе к развязке».

Скоро Александра Львовна и Варвара Михайловна собрались и уехали. Когда в двенадцать часов, как всегда, Софья Андреевна вышла из своей комнаты, их уже не было.

Вскоре после отъезда Л.Н. пришел в «ремингтонную». Я не удержался и помянул что-то про отъезд.

– Не моя воля да будет, но Твоя, и не то, чего я хочу, а то, что Ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как Ты хочешь. Вот это я думаю, – ответил Л.Н.

Сегодня написал добавление к письму о Гроте. Прочли вместе, и я взял переписать его. Толстой два раза вновь исправлял его. Вечером же отдал его Хирьякову, вновь приехавшему из Телятинок, чтобы тот, по приезде в Петербург, отдал добавление Константину Яковлевичу (Гроту).

Разговор с Хирьяковым коснулся составленных последним очерков о первоисточниках христианского учения. В очерках этих сообщался и тот факт, что Евангелий было не только четыре.

Лев Николаевич говорил:

– Жалко, что я забыл ваши очерки. Я ведь читал их? Это очень важно, именно в таком популярном изложении. Теперь ведь и образованные люди думают, что было четыре апостола, которые написали четыре Евангелия, и почти никто не знает, что Евангелий этих было много и что из них были выбраны содержащие наименьшее число нелепостей, по мнению тех, кто выбирал… Я теперь особенно живо чувствую весь огромный вред церкви!

Разговор перешел на вопросы воспитания и образования. Л.Н. указывал на особенно важное значение в этом деле описания путешествий. Кто-то сказал о необходимости введения в круг предметов для образования литературы. Л.Н. сказал по этому поводу:

– Беллетристика должна быть прекрасна, иначе она отвратительна.

Говорили о Португальской революции. Я сказал, что новое временное правительство издало указ об отделении церкви от государства. Л.Н. вспомнил прочитанную им в газетах заметку, что в Португалии запрещено священникам показываться в духовном одеянии.

– Это в связи с отделением церкви, конечно, – заметил он и добавил: – это хорошо, не будут отделяться…

Душан сказал, что либералы в Испании борются со священниками потому, что вера их нетверда и священники еще нужны им (он как-то непонятно выразился).

– Нет, – возразил Л.Н., – я думаю, они стремятся освободить народ от влияния духовенства и в этом их большая заслуга.

Говорил:

– Я получил письмо, хорошее, со стихами. Сначала писал прозой, а потом на него нашло вдохновение и он стал продолжать стихами. В русском языке очень благодарна рифма: по созвучию. Вот и у него так же. Я давеча ехал через мост и вспомнил поговорку: «Какой черт тебя нес на дырявый мост». «Нес» рифмуется с «мост»… Я не отношусь к этому отрицательно, я признаю это.

Перед уходом Л.Н. в спальню Софья Андреевна стала говорить, что художник, писатель должен иметь досуг для работы и, следовательно, деньги, то есть должен быть богатым.

– Иначе что же? Он целый день проработает, придет домой, не ночью же ему писать?

– Напротив, – возразил Л.Н., приостановившись в дверях, – вот если он целый день проработает да придет домой и всю ночь пропишет, так увлечется – вот тогда он настоящий художник!..