– Да надо ведь внимательно писать, – говорил Диме Л.Н. – У вас-то публика невзыскательная, да ведь попадет в газеты, станет известным… А я бы хотел писать пьесы только для Ясенков, Телятинок и Ясной Поляны.

Александра Львовна тоже хочет участвовать в телятинском спектакле.

– Дай и мне роль какой-нибудь старухи, – обратилась она к отцу.

– А стражника не хочешь сыграть? – смеясь, предложил Л.Н.

– Нет! – ужасаясь, ответила Александра Львовна.

Прошли в зал, где царило общее оживление. Уселись за чайный стол. После чая Л.Н. прочел мои письма и всё советовал одно из них не посылать из-за того, что там говорилось о преступности службы в войске. Он боялся: вскроют письмо – и я должен буду «отвечать» за свои суждения. Внушал ему подозрения и корреспондент, которому я отвечал.

– Молитесь, чтобы я написал пьесу, – сказал нам Толстой на прощанье.

29 марта

Когда я приехал, Л.Н. уже уезжал верхом кататься.

В доме познакомился с приехавшим из Москвы философом Федором Алексеевичем Страховым, очень много мыслей которого Л.Н. включил в «Круг чтения» и о книге которого «Искание истины» он недавно так высоко отзывался. Кроме Стаховича с сестрой, гостит у Толстых и Масарик. К сожалению, он спал, пока я был в Ясной Поляне, и я видел только в Душановой комнате на кровати его фигуру: он лежал, с головой завернувшись в одеяло.

Л.Н. вернулся с прогулки, переменил сырые носки на чистые и, не надевая сапог, а неся их в руке, явился в зал, где пили чай. Расставив руки, он шутя сделал легкий поклон и присел за стол. Ему подали полученную на его имя телеграмму: студент Петербургского лесного института просит «поддержать его телеграфно», пока он найдет урок.

– Новый прием, – заметил Сухотин.

Стахович сосчитал, что студенту телеграмма стоила около полутора рублей. Он взял ее у Л.Н., чтобы навести в Петербурге справки о студенте и, может быть, помочь ему.

30 марта

В Телятинки приезжал Л.Н.

– А я стараюсь, – улыбнулся он, здороваясь и намекая на пьесу.

Сказал, что торопится домой, так как нужно проститься с Масариком, который уезжает сегодня. Однако сошел с лошади и поговорил о чем-то, видимо, касающемся пьесы, наедине с Машей Кузевич.

– Это секрет! – предупреждал он ее и нас.

Шел дождь, и Л.Н. вымочило и на пути к нам и на обратном пути.

31 марта

Белинький привез мне два письма для ответа. Одно, очень интересное, от того самого ссыльного революционера из Сибири, который писал Л.Н. в таком непримиримом духе и которому писал недавно я (моего письма он не получил еще). Теперь он пишет, что стоит на распутье: письма Толстого, видимо, заставили его призадуматься; особенно же повлияла на него книжка Черткова «Наша революция», посланная ему Л.Н. «Как прочел ее, так и осекся», – пишет он. Он не может допустить только существования Бога, «какого-то чучела». На конверте стояла надпись Л.Н., чтобы я написал ему «о Боге».

Белинький передал, что Толстой снова решил возобновить сделанные мною заглавия отделов в книжках мыслей: ему понравилось распределение мыслей в книжке о ложной науке. Эта книжка была разбита мною на такие отделы: 1. В чем состоит суеверие ложной науки? 2. Ложная наука служит оправданием нынешнего устройства общественной жизни. 3. Вредные последствия обмана ложной науки. 4. Количество предметов для изучения бесчисленно, а познавательные способности человека ограничены. 5. Из бесчисленного множества знаний человек должен стремиться лишь к усвоению особенно нужных и важных для своей жизни. 6. В чем состоит сущность и назначение истинной науки? 7. О чтении книг. 8. О самостоятельном мышлении.

Привез также Белинький третью книжку «Русского богатства» за этот год, со статьей Короленко о смертных казнях. Лев Николаевич плакал, читая ее, и написал автору о своих впечатлениях. Здесь мы читали ее вслух.

1 апреля

Отвез в Ясную свои ответы на письма, данные Л.Н. Он сделал по поводу их кое-какие замечания (например, одно нашел «слишком откровенным» и побоялся, как бы оно не обидело получателя), но все-таки просил оба послать. Подтвердил, что возобновляет в книжках мыслей заглавия, которые велит напечатать мелким шрифтом. Говорил, что сегодня письма, полученные им, очень интересны.

– Например, один солдат слышал, что если женщину приговаривают к смертной казни, то она может спастись тем, что выйдет замуж за солдата. Так вот он, как солдат, предлагает себя и хочет жениться на одной из таких женщин. Я ответил, что такой женщины не могу ему указать…

– Я слышал, что вы сейчас много работаете? – спросил я, имея в виду пьесу для Телятинок, которой он, как говорят, очень увлекается.

– Да, работаю, у меня есть кое-что в замысле, – отвечал Л.Н., – да сил нет!..

Душан говорил, что он чувствует себя «лучше, чем вчера». Но это «лучше, чем вчера» – понятие такое относительное. Вообще же говоря, по-моему, Л.Н. все время, все те два-три месяца, что я вижу его, находится далеко не в блестящем состоянии здоровья: почти все время недомогает, прихварывает и хотя обычно скоро поправляется, но часто бывает очень слаб. Некоторые, как, например, обитатели Телятинок, редко его видящие, обычно, встретив его, находят, что он еще больше постарел.

3 апреля

Л.Н. опять очень слаб, не гулял и не работал.

– Невыразимо слаб, не могу вам сказать, как слаб! – сказал он мне.

– Сейчас дело Владимира Григорьевича решается в Петербурге, – сказал я, – приехал из Крёкшина Федя Перевозников и сказал об этом.

– Ах, вот это приятно! – проговорил Л.Н. и добавил: – Уж очень это (ссылка, конечно) глупо!..

Он при мне оделся и не более чем на полчаса вышел погулять, так как день был прекрасный. Вернувшись, зашел в комнату Душана справиться о каком-то молодом человеке, бывшем у него сегодня утром и не принятом им по нездоровью.

– Он у меня на совести, – говорил Л.Н.

По словам Душана, это был обычный «проситель», и Душан удовлетворил его.

Л.Н. поднялся наверх. Просил принести, распределив содержание дней по новому плану, корректуру октябрьского выпуска «На каждый день». Только что полученную мною от Черткова корректуру февраля просил не присылать ему для нового просмотра, а прямо печатать (об этом справлялся Чертков). Сказал, что выбранные мною из Достоевского мысли не пригодятся ему для сборника «На каждый день», но что они ему интересны. Нужно принести.

Дал мне рубль – разменять и подать двугривенный одному нищему, вечному просителю, получающему больше всех и ужасно требовательному и сердитому.

– Ругать он меня будет, – произнес Л.Н.

– Это от самого графа? – спросил меня нищий, держа двугривенный на протянутой ладони.

– Да.

Начались сетования. От крыльца он долго не отходил. Когда я вышел через двадцать минут, его не было.

На полянке перед домом гуляла с няней Таня Сухотина. Обе они повели меня взглянуть на ужа, выползшего на солнышко. Потом я вышел через кусты на дорогу из усадьбы.

– А здесь под кустом еще два ужика были, – раздался за мной басистый голос.

Я оглянулся. Это был тот самый сердитый проситель.

– Не поможет ли ваша милость? – обратился он затем ко мне.

– Нет, у меня нету.

Он шел за мной, бормоча себе что-то под нос.

– А Чертков к Пасхе приедет? – слышу я опять вопрос.

– Право, не знаю, едва ли приедет.

Больше вопросов не было, но сдержанное ворчанье долго еще слышалось мне вдогонку.

5 апреля

Л.Н. выздоровел. Вчера еще ему стало лучше. Александра Львовна и Варвара Михайловна (Феокритова) рассказывали, что после завтрака он отправился на верховую прогулку, уехав потихоньку один, не от крыльца, а прямо со скотного двора. Между тем полил проливной дождь, который не переставал до вечера. Варвара Михайловна и Александра Львовна ездили в Тулу. На обратном пути, ближе к городу, они встречают Л.Н. на тульской дороге, он, одетый в тонкую летнюю поддевку и кожан сверху, был весь промочен дождем. Руки у него, по словам Александры Львовны, были «красные как у гуся».