Во всех нас они оставили прекрасное впечатление. И пожили-то они в Телятинках всего два дня, а после их отъезда вдруг как-то сразу стало скучно и пусто вокруг. И вспомнились опять слова Л.Н., сказанные им мне, когда я рассказывал, как быстро я подружился с Чертковыми:

– Нас соединяет то, что Одно во всех нас.

23 марта

Приехав в Ясную Поляну, нашел там для себя письмо от Димы Черткова, уехавшего вместе с финнами. Он сообщал, что Л.Н. согласился писать пьесу для домашнего спектакля крестьянам, который затеваем мы в Телятинках. Мне Л.Н. тоже подтвердил это.

Сегодня он прочел мне вслух написанное им письмо о самоубийствах. В нем проводилась мысль о необходимости религии. Начало очень остроумно и забавно и написано в форме, приближающейся к художественной. Слушая это начало, я не мог удержаться от смеха. Л.Н. тоже смеялся, а потом говорил:

– Я как раз читал в газете мнение профессора о самоубийствах. Он перечисляет разные причины самоубийства: и психические и всякие, а об отсутствии религии ни слова не говорит.

Меня оставили в Ясной Поляне до вечера, чтобы послушать музыку молодого человека А.П.Войтиченко из Нежина, приехавшего поиграть Толстому на «кимвалах». Играл он очень хорошо. Л.Н. подарил ему, по его просьбе, свой портрет с надписью и заметил ему все-таки, что играет он недостаточно ритмично и что в его исполнении слишком резки переходы между piano и forte.

– Я считаю долгом сказать вам это, – добавил он, – потому что вижу, что у вас настоящий талант.

Музыкант с его замечаниями вполне согласился. После того Софья Андреевна завела граммофон, чтобы дать возможность «кимвалисту» послушать балалайку Трояновского.

– Bis, bis\ — попросил Л.Н., когда прослушал в исполнении Трояновского так называемую «Scene de ballet». Вчера тоже ставили эту пьесу, и Толстой тоже просил ее повторить.

Когда же раздались звуки гопака, то Л.Н., сидя с Сухотиным за шахматным столиком и не переставая следить за ходом игры, принялся так сильно пристукивать ногами и прихлопывать в ладоши, что шум пошел по столовой.

24 марта

Отнес Л.Н. последнюю, тридцать первую книжку мыслей «Жизнь – благо».

Принимая ее от меня, он сказал:

– А знаете, я стал зачеркивать ваши названия отделов. Вы не рассердитесь на меня? Они мне большую службу сослужили, но только при чтении их будут смешивать с текстом… Не обижаетесь? – снова спросил он и, конечно, получил в ответ, что я и не думаю этого делать, так как главное, чтобы ему можно было удобнее сделать, как он считает нужным.

Получил он сегодня «ужасное» письмо от Молочникова. Тот описывает тюрьму.

Одет Л.Н. уже не в халат, а в обычный костюм: рубаху и проч., и на вопрос о здоровье отвечал:

– Совсем хорошо.

Теперь у меня начинается новое дело: подготовка для отсылки в типографию следующих выпусков сборника «На каждый день», начиная с марта. Январь и февраль уже были мною посланы.

27 марта

Привез в Ясную Поляну мартовский «На каждый день» для отсылки в типографию с внесенными поправками из черновиков Л.Н., но он еще задержал его у себя, чтобы сделать новые добавления и поправки. Между прочим, согласно новому плану, уже не излагается отдельно «соблазн неравенства людей», а мысли о неравенстве, давно уже подобранные мною на 15-е число каждого месяца на целый год, теперь распределяются по разным дням каждого месяца.

Передал Л.Н. письмо, написанное мною по его поручению. При мне не читал. Дал мне еще два письма для ответа. Узнав о том, что Дима Чертков опять приехал, заметил:

– Нужно для вас драму писать. У меня есть два сюжета. А о вашей работе я написал?

– Нет еще.

– Ах, батюшки! Что же вы не напомнили?

И он тут же продиктовал мне письмо к Битнеру, где писал, что в моей работе нашел «верное и хорошо переданное» изложение его миросозерцания.

Затем ушел к себе, но через несколько времени приотворил дверь и промолвил:

– Прибавьте в письме: даже «очень» хорошее.

28 марта

С восемнадцатилетним сыном Владимира Григорьевича отправились в Ясную Поляну в начале седьмого. Всюду грязь непролазная, или в снегу просовы. Под самой деревней мы увидали завязшую в лощинке тройку. Дима, на котором были высокие сапоги, отправился помогать ямщику. Из пролетки вышли и стояли в снегу господин и дама. Мы приняли сначала господина за чеха, профессора Масарика, которого ждали сегодня у Толстых, но оказалось, это Михаил Александрович Стахович с сестрой. Кое-как выбрались лошади из ямы, и Стаховичи уехали.

В Ясной – особенное оживление и веселье, Масарик не приехал, будет завтра. На мое имя получено письмо от поэта Якубовича-Мелынина из «Русского богатства», который сообщает, что из присланных ему мною по поручению Л.Н. шести стихотворений ссыльного из Тобольска, писавшего Толстому, четыре будут напечатаны в «Русском богатстве». Я сказал об этом Л.Н.

– Вот и прекрасно! – ответил он.

В «ремингтонной» я разбирал последние статьи и письма. Раздался звонок из кабинета. Александра Львовна бегом ринулась туда из зала, но… тотчас вернулась обратно.

– Господин обер-секретарь, вас! – возгласила она.

Я поспешил к Л.Н. У него сидел Дима.

– Мы вот беседуем. У нас нет секретов, но two is company, three is none, как говорит английская поговорка. Я ее ужасно люблю, – сказал Л.Н. – Ну-с, – продолжал он, – послал я вам «пашпорт».

Под «пашпортом» он разумел письмо к Битнеру, принявшему к изданию мою книгу. Это счастливое выражение Михаила Сергеевича Сухотина для обозначения всех многочисленных предисловий и рекомендаций, пишущихся Л.Н. для творений разных авторов. Впервые это выражение было употреблено в отношении предисловия к статье Буланже для журнала «Жизнь для всех». С этим предисловием Л.Н. особенно долго мучился: нужно было писать, а ему не писалось.

Говорил, что получил сегодня ругательное письмо, с ругательствами самыми откровенными, циничными. Ему грустно от этого. Получил еще письмо от священника, который просил сказать ему, без всяких философий и без литературы, как думает Л.Н.: воскрес ли Христос плотию, или нет?

– И очень доброе письмо, – говорил Л.Н. – Как это мне было ни неприятно, я должен был ответить ему. И написал так, что если бы Христос знал про эту выдумку воскресения, то он бы очень огорчился.

Затем говорил, что ему «даже жалко» одну деревенскую старуху, попрошайку, всех обманывающую и лишившуюся поэтому обычной помощи от тех, от кого она ее получала.

– Придет к вам, ей откажут, придет к нам – тоже, – говорил Л.Н.

Говорил с Димой о хорошей английской книге. Отмечал с соболезнованием, что по статистике общее число преступлений всё возрастает. Дима рассказывал о дурной жизни крёкшинских крестьян.

– Ведь вот, – посреди разговора воскликнул Л.Н., – со Стаховичем мне неинтересно, а с вами у меня столько новостей, столько интересного!.. Что-то я хотел еще вам сказать, – говорил он, – да не припомню. Что это такое?.. Ну, да всего не переговоришь… Да, был у нас молодой человек, этот, как его, – кимвалист… Ах, вы знаете? – обратился он ко мне. – Ну как вам понравилось? По-моему, плохо. Музыкальность-то, конечно, у него есть… Я неловко тогда сделал, что после его музыки просил поставить пластинку Трояновского и говорил, что «вот!» и так далее…

– Я слышал, что вы чуть в пляс не пошли под гопак? – заметил Дима.

– Да, да… Да трудно удержаться! Вот надо его еще поставить…

И Л.Н. поднялся. Я пошел в «ремингтонную» кончать свои дела, а из зала тотчас послышалась залихватская игра Трояновского. Толстой пришел в «ремингтонную» через некоторое время. Зашел разговор о пьесе его для телятинского спектакля. А он уже перед этим говорил Диме, что в уме у него одна пьеса, драма, совсем готова: стоит только сесть и написать. Есть у него и другой сюжет, смешной.