– Вот так же Лев Николаевич торопился к моему отъезду, как теперь, кончать свои рассказы.

После завтрака Владимир Григорьевич снимал Л.Н. кинематографическим аппаратом Эдисона, приславшего этот аппарат. Вечером Татьяна Львовна принесла в зал массу старых фотографий. Все смотрели. Пришел Л.Н. и тоже стал рассматривать их. Он говорил:

– Как интересно рассматривать старые фотографические карточки! Выясняешь себе характеры людей. Вот Урусов. Про него очень глупые люди говорили, что он очень глуп, а он был умнее очень умных людей в некоторых отношениях. Он был женат на Мальцевой, конечно, ему было трудно выйти из условий жизни высшего света, но это был настоящий человек.

19 мая

В сегодняшнем номере газеты Л.Н. читал о том, как в Государственной Думе Пуришкевич запустил стаканом в Милюкова. Это дало ему повод провести параллель между африканскими дикарями, изложение религии которых он читает сейчас в книге Пфлейдерера, и «образованными» европейцами.

– Полное сходство! – говорил Л.Н. – Дикари даже выше, потому что они еще «не дошли», как о них выражаются европейцы, до понятия о собственности или о государстве и насилии… Эти фракции, партии! – продолжал Л.Н. – Ведь это ясно, что люди хотят заменить всей этой деятельностью то, что действительно нужно человеку, всю настоящую работу.

Я написал по поручению Л.Н. два письма, которые он очень похвалил. Переписал начисто пьесу в пятый раз. Она всё лучше и лучше. Удивительно приятно, переписывая, следить за изменениями, которые делает в ней Толстой. Он сам всё недоволен ею. Говорит: «фальшиво». По поводу моих писем говорил, что хотел сказать мне «в связи с ними что-то серьезное и приятное», но… забыл.

20 мая

Сегодня после завтрака мы выехали из Кочетов – домой. За завтраком Л.Н. рассказывал, как он был у деревенской бабки-знахарки.

– Меня поразили в ней глупость и самоуверенность. Свидание с ней было для меня подтверждением той истины, что успех достигается глупостью и наглостью. Это не парадокс. Еще раз я убедился в этом.

– А как же вы объясняете ваш успех? – при общем смехе спросил сидевший рядом Чертков.

Л.Н. засмеялся.

– У меня нет успеха, – сказал он, – это недоразумение!.. Вот меня в письме жена благочинного так распекала: она думала, что я – то и то, а я – то и то!..

И Л.Н. снова залился добродушным смехом.

Выехали в пяти экипажах: Л.Н. и провожающая его Татьяна Львовна, Чертков, Тапсель с фотографическими аппаратами, я, Душан и, наконец, вещи. Совершенно какой-то царский поезд. Поехали не на станцию Благодатное, а новой дорогой: на Мценск, за тридцать верст, с остановкой на пути у Абрикосовых.

День прекрасный, только немного жаркий. У нас с Душаном старичок ямщик, мценский мещанин, который, как оказалось, знал Ивана Сергеевича Тургенева: он, по его словам, возил Тургенева из Мценска в Спасское-Лу-товиново.

– Старичок, давал книжки, – только и мог, к сожалению, рассказать о Тургеневе ямщик.

Да, мы проезжали «тургеневские» места: Мценский уезд Орловской губернии – тургеневский уезд. Здесь он жил, здесь копил материалы для «Записок охотника». И с радостным волнением смотрел я на расстилавшиеся передо мною леса и поля. «А впереди, – думал я, – едет Толстой». Русская литература! – никогда я не в силах быть равнодушным к тому, что имеет к ней отношение.

Абрикосовы. Миленькая, чистенькая усадьба. Миниатюрные комнаты небольшого одноэтажного домика. Терраса, живописный берег речки.

Пробыли здесь часа полтора. Л.Н. отдохнул. Татьяна Львовна осталась здесь. Дальше поехал в экипаже с Толстым Хрисанф Николаевич Абрикосов.

– Устали от дороги? – спросил я Л.Н.

– Нет, где же устать! Напротив, отдыхал. Такая красота, такая красота!

Имение князя Енгалычева. Едем через усадьбу. Князь, лет сорока пяти, рыжеватый, в белом кителе с погонами, «непременный член» чего-то, выбежал поспешно навстречу с фотографическим аппаратом. Снял Л.Н. в группе со своей женой, с детьми. Наш Тапсель тоже работал.

Поехали. Енгалычев дал Л.Н. поцеловать своего ребенка, вскочил на подножку его экипажа, проехал с ним, потом расцеловался. Мы ехали в гору, шагом. Я шел пешком около своего экипажа. Попрощался с Енгалычевым. Тот выглядел очень взволнованным и растроганным. Взяв под руку, прошел со мной несколько шагов.

– Знаете, – говорил он, – многое хорошее в душе поднимается!..

Жалел, что не было дома двух его молодых сыновей, которые в прошлом году, оказывается, верхами провожали Л.Н. вплоть до Мценска.

Мценск. Паром через Зушу. Проезжаем через весь город. Вокзал. Л.Н. тоже везде узнают, но назойливости нет.

Смешной эпизод. Кассир в Мценске не хотел разменять мне денег. Я осмелился сослаться на Толстого (деньги действительно были нужны для него) – разменял!

Поехали во втором классе. Это «интрига» Черткова. У нас-то с Душаном билеты третьего класса, но все равно мы все время толклись около Л.Н., который ехал в отдельном купе второго класса.

Было очень хорошо. Ничего похожего на нашу дорогу в Кочеты. Из вагона Л.Н. почти не выходил. Только вечером, уже незадолго до приезда, говорил с молодой женщиной и с полицейским.

– В полицейской форме? – спросил он о последнем, когда я сказал, что он хочет поговорить. – Тем более интересно. Давайте его сюда!

Однако разочаровался в нем.

– Совсем пустой! Спрашивает, есть ли Бог… Ничего не читал, ничего не знает. Я указал ему на его нехорошее дело. Говорит: нужно зарабатывать хлеб… Женщина, та серьезнее. Ей нужно было, а этому не нужно было.

О женщине потом Л.Н. говорил мне, что она замужняя и полюбила другого. Он сказал ей, что за другим может последовать третий и т. д.

Перед Щёкином, где Л.Н. решил слезть, чтоб не ехать лишнего по железной дороге до Засеки, начали укладываться.

– Что же это я лодырничаю-то? – спохватился он, стоявший уже в шляпе и в пальто у окна в коридоре. – Дайте мне что-нибудь.

– Вот донесите это, Лев Николаевич, до соседнего отделения и положите там, – сказал я, подав ему узел.

– Вот прекрасно!

Взял и понес, согнувшись.

Чертков, сидя с Л.Н. в купе, рассказал ему, как женщина, желавшая его повидать, и ее подруги никак не хотели признать меня за секретаря Толстого.

– Он хорошо письма пишет! – сказал, показывая на меня, выходивший из купе Л.Н.

Передал мне это Владимир Григорьевич. Сам я видел только, что Л.Н. говорит про меня, но что именно, не расслышал.

На станции нас встретили Федя Перевозников и другие телятинские друзья, которые рады были повидать и Владимира Григорьевича, еще не бывавшего здесь после высылки и не имевшего права и теперь заехать домой. Л.Н. обещал им постараться кончить пьесу.

– Прощайте, братцы! Буду стараться изо всех сил! – крикнул он, когда экипаж уже тронулся.

На этот раз с ним поехал я, а Душан сел на тележку с вещами. Чудная ночь. Звезды. Белое тульское шоссе. Совсем как три года назад, когда, после первого моего свидания с Л.Н. и вечера, проведенного у Чертковых, я возвращался пешком на станцию, без надежды увидеть Толстого когда-нибудь еще. Теперь же я ехал вместе с ним, и не на станцию, а к нему же, в Ясную Поляну. Хорошо говорили. О чем – трудно и не хочется описывать. Пусть уж этот разговор останется без описания.

Было приключение. Кучер чуть не опрокинул экипаж. Свалился с козел, едва не попал под колеса при крутом спуске. Потом завязил вожжу в колесе.

– Он неловкий! – шепчет, наклоняясь ко мне, Л.Н.

В Ясной нас радостно встретила Софья Андреевна.

21 мая

В Ясной гостят Екатерина Васильевна Толстая, вторая жена Андрея Львовича, с маленькой дочкой, и внук Л.Н., сын Сергея Львовича, гимназист Сережа, с французом-гувернером. Сегодня приезжали и вечером снова уехали Сергей и Андрей Львовичи.

Душан Петрович получил письмо от Гусева, из ссылки. Он прочел это письмо Л.Н. Гусев писал, между прочим, что по прочтении статьи Короленко «Бытовое явление» (о смертных казнях) он почувствовал, что не стоит жить, когда творятся такие ужасы.